Игорь так увлеченно рассказывал, такой верой горели его глаза, что Паша впервые пошатнулся мыслью насчет него. Может, что-нибудь когда-нибудь у него и состоится, на этих русских горках безумных идей.

— Только лучше тогда другой юбилей, десять лет назад, — Паша неожиданно серьезно это предложил. — В девяносто седьмом тоже ведь был, получается…

— Почему так? — удивился Игорь.

— Потому что это больше похоже на девяностые. Эпоха, которая выпроваживала все, связанное с прошлым, и все эти символы, которые ей мозолили глаза. К тому времени — да, подходит эта фантасмагория. А сейчас многое изменилось.

— Ты всерьез так думаешь? — Игорь усмехнулся скептически.

Всерьез Паша думал совсем о другом. Терешкова болезненно напомнила о Наташиной маме: Анна Михайловна позвонила в аккурат вчера, так внезапно, что он ее напористо не узнавал, а она едва — испуганно — не положила трубку.

— Пашенька, извини, бога ради, что беспокою… Я тебя не отвлекаю?.. Меня тут завтра кладут в больницу, в кардиоцентр… Да пустяки…

Пашенька бежал сломя голову (клиент потерял где-то карту, не получалось оформить билет, а вечером вылет) и долго ничего не мог понять. Кто? Что? Почему кладут? Анна Михайловна замялась да рассыпалась в заверениях. Павел напряженно соображал:

— Вам помочь доехать до больницы? У вас же вещи?

— Что ты! Что ты! Я возьму такси.

Тогда Паша подумал, что ей не на кого оставить собаку. Предложил. Нет, за собачкой, конечно, присмотрят соседи, как и за цветами. Может, сообщить Наташе? Нет, ей Анна Михайловна позвонила… Он так и не понял, в чем, собственно, содержание звонка к нему. Хорошо, если не слишком настойчиво выяснял. Несостоявшаяся теща путалась, мялась, конец разговора был скомкан. Паша пожелал — выздоравливать.

Потом уже, закончив бег, он начал понимать, скорее почувствовал даже, что некого Анне Михайловне предупредить перед стартом в неизвестность. «Так что если вдруг будешь звонить, не волнуйся, что никто не берет трубку». Как будто он стал бы звонить. Наташин домашний, который выдолблен в подкорке, стал постепенно стираться, сейчас он бы шарил по телефонным кнопкам чуть дольше… чуть дольше…

Грустно.

Игорь тоже молчал, и даже удрученно, потягивая черное вино. Смотрел куда-то в угол. Там веник, отчасти утянутый в страшную паутину чулка.

Когда явился Данила, первое, что он гаркнул, это: «Ага, уже квасите!» А первое, что увидел Паша, — так это грохочущую газетную геометрию, из которой торжественно извлекли белую розу.

— На! Это тебе! — И Данила с патетикой пал на колено.

Павел стоял, не зная, как принимать эту шутку.

— Держи, держи, — усмехнулся Игорь. — Конечно не тебе. Твоей Ольге. Я когда увидел, что ты без цветов, кинул Даниле эсэмэску.

— …И с тебя сотня.

Паша на автомате набрал воду в вазу, — тусклая стекольная империя, с похороненной игрой огней, оживала и холоднела, — и не знал, чем отвечать на эту дурь, растерялся и чуть обиделся.

Он нервничал… В дверь позвонили ровно в восемь. Чем больше взлетало время, тем больше Паша отдалялся от друзей, насколько это позволяла хрущевка: ему хотелось тишины (нервы, что ли, обожжены), и он тиранил сыр струной на кухне. Прислушивался к шуму редких — во дворе — машин, за окном, где странно крупным жил вблизи фонарь, в собственной вселенной из веток. И между тем, как хлопнула дверца, и звонком прошло минут шесть: Ольга ждала в подъезде до восьми ровно. Нервничала тоже?

Еще как. Он-то сразу понял, заглянув в глаза, хотя внешне, конечно, она напустила на себя английское-королевское и вошла с таким благожелательным достоинством. Он хлопотал, помогал снять пальто. Она позволяла. В крохотной прихожей, с рекламными газетами, задеревеневшими на полу от бывшего снега, эти двое будто выполняли сложный танец, играя плохо и плохо скрывая волнение. Зато Игорь с Данилой встречали гостью в небывалом воодушевлении. Да они вихрем накинулись:

— Здравствуйте, Ольга! Заходите, заходите, не стесняйтесь! Вот тапочки!.. Тут грязно!..

Игорь многозначительно погоготал про «холостяцкое логово», и Ольгу с Пашей, скованных и притихших, церемонно ввели в комнату, чуть не как в ЗАГС.

— Вина?.. Ольга, вы пьете красное?

— Можно на «ты».

Когда неловко садились, Игорь — практически уже на правах хозяина — носился с бокалами и тарелками, а Паша лишь сейчас осознал, какое это идиотство — дарить цветы вербально. Когда роза уже стоит в вазе, оттолкнувшись от стеклянной толщи что есть сил, указывать гостье: «Тебе».

Усевшись за стол, деревянно подняли первый тост: «За знакомство», и хорошо, что не выключили телик совсем, — и приглушенный, он был для Паши хоть маленьким, но подкреплением. Разговор вяленько пошел о том о сем. Солировал, конечно, Игорь, натужно балагурил в лучших партноменклатурных традициях… Оля помалкивала. Оглядывалась. Не поймешь, за аристократической броней, за лицом замороженным, как ей тут вообще, как его — Паши — друзья…

Менталитет все-таки разный. Павел уловил пару моментов, когда Олю если не шокировали, то несколько выбили из седла. Например — с оливками, стоявшими на столе, и баночка отсвечивала нарочито тусклой жестью. К оливкам полагались ложечки, и Оля несколько раз осторожно черпала из банки, пока не заметила, что Данила так запросто запускает пальцы в рассол. После этого к оливкам не притрагивалась. Ну да. (Паша заметил тогда же.) Зачем панкам ложки? Хотел пнуть друга под столом, но сидел далеко и не стал ничем рисковать.