— Что это значит, — раздался вдруг вблизи их голос старой и злобной черницы–экономки, — ни ставника, ни лампадки? В этакой темени и лоб расшибешь… Где же это дежурные? Где вы, рабы Божьи? Не явились на требу?

Галина вздрогнула от этого голоса и в испуге прижалась к своей подруге; но последняя не растерялась, а ответила смело экономке:

— Мы здесь, превелебная сестра!

— Что же вы тут делаете, а? Спите? — прикрикнула та на них грозно.

— Нет, не спим, а творим нишпорную молитву, — возразила Устина, — мы все уже приготовили к вечере: и столы, и скамьи, и хлеб…

— А почему не зажгли свеч?

— Да просто пожалели даром жечь скарбовое свитло.

— Пожалели для кшижа святого? Это даром, по–твоему, для нашего Избавителя, для найсвятейшего Пана Езуса? Ах ты, раба нечестивая! — наступала черница, но в ворчливом голосе ее уже было слышно смягчение. — Кто на дежурстве?

— Я да…

— Да кто ты? У меня не волчьи и не кошачьи глаза.

— Я — Устина Поднестровская, да Ганна.

— Ага! Ее-то мне и нужно. Зажги сейчас же свечи. Где же эта Галина?

— Я здесь, — откликнулась робко последняя.

— Так ступай же немедленно к преподобной матери нашей игуменье.

— Простите, превелебная сестра, — взмолилась Галина. — Ей–богу, больше не буду… Я не знала, — и в голосе ее послышались слезы.

— Да что ты? — заговорила уже не так сурово черница. — Я ведь не жаловалась и ничего на тебя не насказала. Это пресвятая мать тебя кличет по своей потребе.

— По какой же? — прошептала еще более упавшим голосом послушница.

— А вот ступай сейчас, там и узнаешь…

А между тем в роскошной приемной настоятельницы, уставленной массивной мебелью, устланной коврами, украшенной дорогой живописью священного содержания и освещенной лампадами, происходило следующее.

Два пышные шляхтича, объявившие себя уполномоченными Речи Посполитой, потребовали именем закона аудиенции у преподобной игуменьи кляштора кармелиток Св. Цецилии и были наконец введены в эту приемную. Уполномоченными этими оказались: один из острожских комиссаров, пан Фридрикевич, а другой его новый пан писарь Тамара. Яснейшая святая мать приняла нежданных гостей надменно и несколько сурово.

После обычных приветствий и благословений, на вопрос игуменьи, какая нужда привела вельможных панов в ее закрытую для мира обитель, Тамара ответил, что до его сведений дошло, будто бы в стенах монастыря скрывается бежавшая рабыня его, Галина.

— Всякий, кто переступил порог нашей святой брамы, — ответила холодно, невозмутимо мать игуменья, — умер для мира, а следовательно, и разорвал всякие с ним узы: здесь нет людских рабынь, а здесь все рабыни Христовы… Требовать отсюда кого-либо — это, значит, предъявить позов к Господу нашему Иисусу Христу и к Его Пресвятой Матери, Панне Марии.

Тамара смутился, но Фридрикевич, раздраженный тоном игуменьи, ответил ей тоже высокомерно:

— Цо ж то? Выходит, что кляштор нарушает наши шляхетские права, данные нам королями и Речью Посполитой? Стоит лишь нашим хлопам и хлопкам сбежать от нас в кляштор, и права наши на них погибли? На какие же средства мы, в таком случае, станем нести нашу службу отчизне и защищать ее от врагов? Ведь тогда и эти стены не укроют вас от огня и меча схизматов? Ведь, если мы упадем в силе, тогда и ваши твердыни–убежища обратятся в развалины.

— И я должен добавить, — вмешался в разговор и Тамара, — что в настоящее время шайки схизматов–бунтарей усиливаются с каждым днем и бродят по Волыни, як Бога кохам, стоит только нашим отрядам отойти от Острога, и грабители бросятся на окрестности, и не оставят, конечно, в этом кляшторе камня на камне… Обида же нашего гонора и презрение к нашим правам могут заставить нас отступить немедленно в глубь Польши.

Игуменья посмотрела с некоторым презрением на этих кичащихся шляхтичей и ответила с полным достоинством:

— Обитель эта Божья, а потому и охранять ее будут бесплотные небесные силы. Если без воли Господа не упадет ни единый волос, то кольми паче святая твердыня Его; а если на разрушение ее будет святая воля, то мы, ничтожные служительницы Предвечного, должны с кротостью перенесть кару Господню, не страшась ни угроз, ни самой смерти. Прав шляхетских мы не нарушаем, так как имеем от тех же наших светлых королей и от Речи Посполитой привилегии, по которым утверждено нерушимое право за нами не выдавать никому, ниже королю, тех, которые нашли у нас убежище. Хлопов своих наблюдайте вы сами, чтоб не убегали, т. е. не грабьте их, не утруждайте чрезмерными работами и будьте с людьми человечны, ибо пред Богом все равны и Он всем нам Единый Отец.