Через некоторое время мы сели и спели «Стучат колесики». Меня это потрясло до глубины души. Никто не предупреждал, что мы будем петь. Я изредка пела Люси, когда та была совсем маленькой, мучилась от коликов и ничто больше не могло ее утешить. Но на людях в последний раз я пела в начале 1990-х в караоке-баре в Киото, чем озадачила присутствующих японцев (это была песня Sex Pistols «Боже, спаси королеву»). Однако теперь мне предстояло узнать, что пение входит в общественные обязанности всякой уважающей себя матери из северного Сиэтла. Мы, молодые мамы, напоминали стаю очень больших горланящих птиц, затянувших свою фальшивую песню, пытаясь донести до детей… что? Любовь, заботу, преданность? Колесики отстучали, настала пора идти домой. Другие мамы собирались зайти выпить кофе. Я стеснялась к ним присоединиться, поэтому мы с Люси тихонько ускользнули и пошли домой под редкими каплями дождя.

Дома Брюс сидел за нашим большим поцарапанным деревянным столом. Он передвинул его на прежнее место, в центр комнаты. Повсюду были разбросаны бумаги.

Мне казалось, что Брюс работает постоянно. Трудно было понять, сколько нам нужно работать. Мы были писателями-фрилансерами: ни офиса, ни босса, ни надежных средств к существованию, — а ведь надо было платить кредит за дом. Как кредит вписывался в эту картину? Никак.

Брюс взглянул на нас отсутствующим взглядом. Со зрением у него все было в порядке, просто он был полностью поглощен работой.

Я видела, какого труда ему стоило оторваться от своей статьи о дамбах.

— Привет, ребята! — проговорил он. — Ну как ясли?

— Эээ… странно, — ответила я, не в силах подобрать слова, как ребенок. — Ничего не поняла.

— Что вы делали? Как там обстановка?

— Всё то же самое, что и дома. Люси играла и ползала. Кажется, ей понравился стол с игрушечной плитой, но только потому, что за него удобно держаться. Да, и еще мы пели.

— Пели? И ты тоже?

— Что, так ужасно? Пели «Стучат колесики».

— Ну-ка напой, — улыбнулся он.

Он снова вернулся к работе. Я посадила Люси на стол, чтобы привлечь его внимание. На ней были высокие коричневые кожаные ботинки, которыми она стала пинать распечатанную статью из альманаха Американской ассоциации водных ресурсов. Его глаза засияли. Никогда не встречала никого с такими искорками в глазах.

— Ас другими мамами ты подружилась? — Он сделал над собой усилие и продолжил разговор: —А воспитательница присматривает за детьми, пока вы там общаетесь?

— Да нет, все совсем не так. Я играла с Люси и сама следила за ней, потом у нас было небольшое собрание, чтобы решить, кто в следующий раз будет отвечать за закуски, а потом мы пошли домой. Да, и еще мне пришлось выбрать себе работу — у всех в кооперативе есть какое-то добровольное занятие. Я буду сидеть с детьми во время ежемесячного собрания совета яслей.

— Что? И сколько детей у тебя будет на попечении?

— Кажется, в совете восемь человек, значит, восемь. Но у одной из мам близнецы, по-моему.

Брюс начал смеяться:

— Так, давай-ка сначала. Тебе пришлось ждать несколько месяцев, чтобы тебя приняли в эту группу. Теперь мы должны платить им… сколько? Семьдесят пять баксов в месяц? При этом за твоим ребенком никто не смотрит. И тебе еще работу навалили. Уверена, что тебе это надо?

Но я была уверена. Ведь так было принято. Дети ходили в ясли, где заводили стабильные отношения со сверстниками и впоследствии не испытывали стресса при расставании с матерью, когда после яслей шли в сад, а потом в подготовительную школу. Так было лучше для ребенка. Все мне говорили.

Брюс отвлекся, и я поняла, что мне его внимание уже не вернуть. С тех пор как появилась Люси, он стал относиться к работе более фанатично, словно стремления, управлявшие теперь мной — складывать салфетки, возиться с детским питанием и кормить грудью, хотя кормить уже было нечем, — внушали ему совершенно иной посыл: зарабатывай, зарабатывай больше. (Странно для журналиста экологической тематики, а тем не менее.) Теперь он работал с почти маниакальным блеском в глазах, как белка, запасающая орехи на зиму.

Наши тревоги превращали нас в других людей: он стал Добытчиком, я стала Мамой. Мы становились героями невыносимо скучной пьесы Ионеско. Все время были на нервах, забывали смеяться. Я находила утешение в улыбке малышки, встречах с друзьями, а теперь и в йоге. Но не понимала, что Брюс загоняет себя туда, где утешения нет.

Тем вечером я пошла на йогу. Я всегда ходила вечером. День был для работы, для выполнения дел. В тот вечер мы делали балансы. Мне казалось, что балансы — сама суть йоги. Начали с позы дерева. Я перенесла вес на левую ногу, как сказал учитель, и поместила правую стопу на внутреннее бедро чуть выше колена. Полная устойчивость. Впервые за все время занятия йогой у меня действительно что-то получилось. Никаких проблем. Я могла стоять на одной ноге хоть целый день, наверное. Допрыгать так до магазина. А потом я поймала свое отражение в зеркале. Была бы я сноубордистом, про меня сейчас сказали бы, что я задавила пухляка. И разумеется, стоило мне подумать об этом, как я потеряла равновесие. Снова подхватив ногу, я уставилась в одну точку на полу, не думая ни о чем. Снова устойчивая, как дерево.