Жуткая подробность о кесаревом сечении: закончив, врачи закрепляют шов скобками. Как конверт из плотной бумаги. Потом предстоит еще одна позорная операция: скобы вынимают. Когда родилась Люси, я жмурилась, пока они удаляли скобы, словно боялась обратиться в камень, уронив хоть взгляд на свой живот. На этот раз я смотрела. Лежала на больничной койке и смотрела, как веселый бородатый медбрат вынимает скобки специальным маленьким инструментом. Мне казалось, что я должна видеть. Таким образом я раз и навсегда прощалась со своим будущим, с еще одной беременностью, перспективой стать матерью троих детей. Это был конец моей карьеры роженицы, и я подумала: если каждый последующий раз будет столь же отвратительным, столь же мучительным для моего сердца, какой смысл?

Уилли лежал в инкубаторе неделю, потом еще одну.

Я была не в лучшей форме. Запас обезболивающего кончился на Рождество. Люси сидела в соседней комнате и смотрела мультик про Артура перед началом праздничного марафона. По какой-то причине я решила сделать крумкаки [27] , норвежское печенье, которое по традиции пекли в семье Брюса. Его мама, сестра и двоюродные сестры, коварные норвежки, хитростью переложили приготовление крумкак на меня. Для крумкак нужны была специальная вафельница, деревянный штырек и терпение святомученика.

Не помню, почему решила взяться за крумкаки, несмотря на то что только что родила и оставила ребенка в реанимации. Теперь, по прошествии лет, ясно, что я просто была в невменяемом состоянии.

У меня заболел шов. Вы когда-нибудь делали крумкаки? Это утомительно. Шов не на шутку разболелся.

Я проверила, не осталось ли обезболивающего в аптечке. Одна таблетка. Тогда я встала посреди гостиной и заорала что было мочи:

— У меня кончились таблетки! — Я голосила, как солистка панк-рок-команды, только в безразмерном беременном комбинезоне.

Брюс вломился в комнату.

— Всё будет хорошо, — выпалил он.

— Нет, — ответила я с безумным взглядом.

Брюс вытаращился на меня. Он не стал ни спорить, ни смеяться. Просто застыл на месте. На его лице было… что же это было за выражение? Ах да. Страх.

Рождество, гигантская прожорливая дыра, съедало время, как конфеты. Утром удалось выкроить время и навестить Уилли. Потом мы разъезжали по шоссе туда-сюда от одних родителей к другим. Люси открыла столько подарков, что по пояс утонула в ворохе оберточной бумаги.

Мы уложили Люси, и я поехала в больницу кормить Уилли. Одним хороша реанимация: вдоволь насидишься в удобных качающихся креслах. На этот раз моё не качалось, а даже скользило, и я плавно плыла по волнам, подвешенная в невесомости, словно нас с малышом вместе переместили обратно в утробу. Мое дыхание подстроилось под ритм его чмоков и движения раскачивающегося кресла — раз, два, раз, два. Вот это была пранаяма. Дыши, мой малыш.

А потом всё закончилось. Так всегда случается в отделении интенсивной терапии: в один прекрасный день вас просто выписывают. И вот наутро после Рождества мы привезли Уилли домой.

Он лежал на пеленальном столике.

— Посмотри, какой маленький, — позвали мы Люси. Та по-прежнему была страшно напугана в присутствии малыша. Но сейчас заинтересовалась и подошла.

— Он меньше моего ботинка, — заметил Брюс.

Он достал из чулана кроссовок и положил рядом с Уилли. Вообще-то его можно было уложить в кроссовку, такой он был маленький. Люси восторженно расхохоталась.

Как у всех детей после кесарева, головка у него была идеально кругленькая. Ее покрывал необычайно мягкий, чудесный золотистый пух, нежный, как самая тонкая замша. Он сучил ножками на своей подстилке, пока я укладывала Люси. Мы с ней играли в прекрасную принцессу, а малыш агукал через черно-белую беби-рацию, которая в наше время должна быть у каждого высокотехнологичного ребенка.

Мне хотелось назначать Уилли свидания, чтобы любоваться им. В романе «Последний сентябрь», посвященном жизни в провинциальной Ирландии, Элизабет Боуэн описывает юность своей героини как «огонь, пылающий в пустом зале». Я же перефразировала это описание, жалуясь, как мало времени мне доводится проводить, просто любуясь малышом: «Его красота как огонь, пылающий в пустом зале».

Когда соседи заходили в гости, Люси знакомила их с новым братиком:

— Это Уилли, мой братик. Он гений и красавчик.

Уилли был настоящим чудом. Он быстро научился улыбаться во весь рот и отрастил копну золотистых кудряшек, а еще выделывал всякие штуки глазами: они у него были то огромные голубые, как покерные фишки, то сужались до щелочек от удовольствия. Мало того, как всем малышам, ему была свойственна беззаботность, он шагал (точнее, его носили) по миру, не отягощенный ничем. Если его что-то беспокоило, он орал, но быстро об этом забывал.