Брат мой лежал на спине, раскинув руки, и пальцы его шевелились. Было ясно, что он спит, хотя поначалу меня ввели в заблуждение слова, что срывались с его уст. Прежде чем разбудить его, я помедлил, протянув к нему руку, и прислушался. По большей части голос его звучал так тихо, что ничего нельзя было разобрать, но я уловил несколько слов, произнесенных с б о льшим усилием: «Ллойгор — Итакуа — Ктулху». Слова эти повторялись несколько раз, пока я наконец не схватил Элдона за плечо и не потряс. Пробуждение его было не быстрым, как я того ожидал, а, наоборот, вялым и неуверенным; почти целая минута прошла, прежде чем он узнал меня, но как только это произошло, он снова стал обычным Элдоном и сел на кровати, сразу же учуяв запах в комнате и услышав звуки за дверью.

— А… вот видишь! — мрачно вымолвил он, как будто иного подтверждения мне и не требовалось.

Он поднялся, подошел к окнам и остановился, выглядывая наружу.

— Тебе снилось? — спросил я.

— Да, а тебе?

В сущности, наши сны были одинаковыми. Пока он рассказывал о своем, слуха моего достигло какое-то движение этажом выше — кто-то украдкой вяло шлепал по полу, будто бы чем-то мокрым.В то же время завывания за домом растаяли вдали, и шаги замерли. Но теперь в старом особняке витали такие угроза и ужас, что прекращение всех звуков мало способствовало восстановлению нашего душевного спокойствия.

— Давай поднимемся и поговорим с твоим отцом, — резко предложил я.

Его глаза расширились:

— О нет — мы не должны беспокоить его, ведь он запретил…

Но этим запретом меня было не запугать. Я повернулся и один стал подниматься по лестнице. У дверей дяди Азы я остановился и громко постучал. Ответа не последовало. Тогда я опустился на колени и заглянул в замочную скважину, однако ничего не увидел — там стояла темнота. Но внутри кто-то был, поскольку изредка до меня доносились голоса: один явно принадлежал моему дяде, но звучал гортанно и так, словно старик задыхался, точно с ним случилась некая перемена в самом его естестве; ничего подобного второму голосу я никогда не слышал — ни до, ни после. То был каркающий, грубый голос с глубоким горловым звуком, и он таил в себе угрозу. Дядя изъяснялся на довольно разборчивом английском, чего нельзя было сказать о его посетителе. Я приготовился слушать, и первыми различил слова дяди Азы:

— Я не стану!

В ответ зазвучал неестественный голос той твари, что находилась в комнате:

— Йа! Йа! Шуб-Ниггурат!.. — И следом — череда быстрых и грубых слов, произнесенных как будто в яростном гневе.

— Ктулху не заберет меня в море — я закрыл проход.

И снова взрыв ярости был ответом моему дяде, который, похоже, вовсе не испугался, хотя голос его дрогнул.

— Итакуа тоже не придет с ветром — я и его собью со следа.

Тогда тот, кто был в комнате с дядей, выплюнул всего одно слово — «Ллойгор!» — и ответа от дяди уже не последовало.

Теперь, помимо угрозы, пропитавшей весь дом, меня охватил ужас иного рода. Я признал те самые слова, что незадолго до этого во сне произносил Элдон. Более того, пока я стоял под дядиной дверью, ко мне из глубины лет начали всплывать воспоминания о странных текстах, которые я давным-давно обнаружил в закрытых хранилищах Мискатоникского университета, — зловещих, невероятных сказаниях о Древних Богах, о носителях зла, что намного древнее человечества. Я припомнил ужасные тайны, скрытые в «Пнакотикских рукописях» и в «Тексте Р’льеха», смутные, полные тайного смысла истории о созданиях, слишком кошмарных, которым тесно в рамках сегодняшнего обыденного сознания. Я попытался развеять сгустившееся вокруг меня облако страха, но сам старый дом, казалось, этого не позволил мне. К счастью, пришел Элдон.

Он тихо поднялся по лестнице и теперь стоял у меня за спиной, ожидая, что я стану делать дальше. Я жестом подозвал его и в двух словах пересказал услышанное. Мы приникли к двери и стали слушать вместе. Разговор, однако, прекратился — из комнаты доносилось лишь угрюмое неразборчивое бормотание, сопровождаемое все более громкими шагами; вернее, звуки эти по своему ритму могли быть шагами, но их явно производило нечто неопознаваемое, притом казалось, что каждый раз оно ставит свою ногу в топь. Теперь во всем доме ощущалась слабая внутренняя дрожь — она не усиливалась, но и не отступала, пока шаги не затихли вдали.

За все это время мы не проронили ни звука, но когда шаги пересекли комнату и удалились в пространство за стенами дома,Элдон затаил дыхание и замер в напряжении: я даже слышал, как кровь стучит в его виске у самого моего лица.

— Господи! — наконец прорвало его. — Что же это?

Я не знал, что ему ответить, но уже открыл было рот, как вдруг дверь распахнулась с внезапностью, лишившей нас дара речи.

В проеме стоял дядя Аза. Из комнаты за его спиной вырывалась ошеломляющая вонь, запах лягушек или рыбы, густые миазмы стоячей воды, настолько мощные, что меня чуть не стошнило.

— Я слышал вас, — медленно проговорил дядя. — Входите.

Он отступил, пропуская нас, и мы вошли, Элдон — с явной неохотой. Все окна напротив двери были широко распахнуты. Сначала в тусклом свете ничего особенного я не заметил, ибо сама лампа плавала как бы в тумане, но потом нам стало видно, что в комнате действительно побывало что-то мокрое, испускавшее эту тяжкую вонь, ибо всё — стены, пол, мебель — покрывала густая и тяжелая роса, а на полу то там, то тут поблескивали лужи. Мой дядя, кажется, этого не замечал или просто привык и теперь забыл о беспорядке: он сел в кресло и посмотрел на нас, кивком приглашая устраиваться рядом. Испарения понемногу начали рассеиваться, и теперь лицо дяди Азы обрело четкость очертаний: его приплюснутая голова еще глубже ушла в плечи, лоб почти совсем исчез, а глаза были полузакрыты — сходство с лягушками из нашего детства стало еще более разительным. Теперь он выглядел гротескной карикатурой, жуткой в своем тайном смысле. Чуть-чуть поколебавшись, мы с Элдоном сели.