— Егор Жемчужников, — представился гость. — Я ваш земляк, родился здесь, в Федулинске, но долгое время путешествовал. Днями вернулся. Не думайте о плохом, Фома Гаврилович. Я не казачок засланный. Да и зачем им к вам кого-то подсылать? Вы у них и так в руках.

— Чему в таком случае обязан, — все еще настороженный, Ларионов опустился на стул, готовый в любую секунду перейти к своему обычному хамству. Аглая встала рядом, успокаивающе положила ему руку на плечо. Молодой человек тоже сел.

— Я с хорошими вестями, Фома Гаврилович. Мы с вами вместе совершим в Федулинске небольшой государственный переворотик местного масштаба. Если вы, разумеется, готовы морально.

У Ларионова от этих слов засосало под ложечкой, он не стерпел и нахамил:

— Вот даже как? Вы из какой палаты сбежали, юноша? Где Наполеоны сидят? Или где Елкины?

Егор кивнул с пониманием.

— Вы единственный человек в городе, способный возглавить народный бунт. Поэтому я пришел к вам. Стоит ли, Фома Гаврилович, тратить драгоценное время на пустую трепотню? Мы в одной команде играем. Я тот, кого вы ждали. Осталось детали уточнить, только и всего.

— Господи! — вздохнула Аглая Самойловна. — Если бы я знала, кто вы такой, Егор, не пустила бы в дом. Разве вы не видите, какой он старый и больной?

Женская мольба мгновенно убедила Ларионова в реальности происходящего. Адреналин мощно рванул в сердце. Фома Гаврилович грубо распорядился:

— Принеси-ка нам водки, милая. Да поживее!

Фыркнув, Аглая Самойловна важно удалилась. Перечить не следовало. Когда речь заходила о политике, Фома становился невменяемым. Впрочем, ее это больше не пугало. Она знала, нет силы, которая их разлучит. Они не просто муж и жена, они — единая плоть. Чтобы это понять, понадобились великие утраты, но теперь все расчеты произведены и нет смысла оглядываться назад.

— Что за чушь ты мелешь, юноша? — спросил Ларионов, когда супруга исчезла. — Никак не возьму в толк. Вообще, откуда ты взялся?

— У меня к этой сволочи чисто семейный иск. Как и у вас.

— У меня нет никаких семейных претензий, — поправил Ларионов. — Но гражданский иск я действительно готов предъявить. Только как это сделать? То, что ты сказал про бунт, — чепуха собачья. Горожане зомбированы, какое уж тут сопротивление. Они, как стадо баранов, бегут за дудочкой пастуха, а дудочка, к сожалению, в руках у монстра.

— Не совсем так, — возразил Егор и дальше без утайки рассказал об уже предпринятых им шагах. Прошло две недели, как граждане Федулинска живут без наркотиков, — и ничего, мир не рухнул. По мере того как он рассказывал, глаза Ларионова, придавленные отеками, будто черными камнями, разгорелись, подобно звездам. Вглядываясь в их настороженное, с легкой сумасшедшинкой мерцание, Егор мысленно поблагодарил Лопуха: этого человека можно остановить только пулей. Да и то вопрос, можно ли? Есть люди со столь высоким накалом самовозбуждения, что не могут помереть, не пройдя весь путь до конца. Их убивают, топят в болоте, вздергивают на фонарях, а они воскресают, чтобы завершить начатое. Учитель Жакин таких встречал, Егор ему верил.

— Хорошо, — сказал Фома Гаврилович. — Допустим, все так. Народец выходит из спячки, у тебя есть план, как направить энергию пробуждения в нужную сторону. То есть, как спровоцировать его на бунт. Что это даст? У Рашидова не меньше двух тысяч вооруженных подонков. Оружие отменное: установки «Град», кумулятивные снаряды, снайперское снаряжение и все прочее, вплоть до танков. Они весь твой бунт положат на землю и для верности пройдутся по нему асфальтовыми катками. Этим все и кончится.

— Риск есть, — согласился Егор, — но небольшой. Головорезы Рашидова — наемники. Они продаются и покупаются, как любой рыночный товар. Это одно. Второе, если в нужный момент изолировать головку, всего трех-четырех человек, они без команды с места не сдвинутся.

Кто-то на месте Ларионова, наверное, поинтересовался бы: коль все так просто, зачем вообще поднимать горожан? Почему не шлепнуть главарей — и дело в шляпе? Кто-нибудь спросил бы, но не Ларионов. Он понимал, чтобы вернуть людям веру в себя, необходима общая победа.

Аглая Самойловна принесла водки и, похоже, по дороге сама приложилась: щеки раскраснелись, глаза блестят. Ларионов ее осудил:

— Сколько держалась, Аглаюшка, стоит ли начинать?

Женщина беззаботно отмахнулась:

— А-а, какая теперь разница.

— Что такое случилось?

— Вестник смерти явился. Спасения нет. Значит, пора собираться.

Егор попробовал ее успокоить:

— Почему так мрачно, уважаемая Аглая Самойловна? Ваш муж в одиночку сражался — и ничего, обошлось. А тут целый город поднимется.

— Я не возражаю, — Аглая Самойловна улыбнулась точно так, как улыбалась покойная Тарасовна, когда он нес всякую книжную чушь. — Вас не остановишь. Но куда вам против них? На Фоме живого места нет, вы мальчик совсем. Говорят же, старый да малый. Вы даже не понимаете, на что замахнулись. У них рать несметная, у вас две фиги в кармане. На что надеетесь?