Напугало и то, что Масюту замочили, хотя никакой необходимости в этом не было.

Пришлось идти на поклон к новому градоначальнику. Сделал все чин по чину, как бедный родственник: набрал кучу подарков (византийскую шкатулку с камушками, золотые безделушки — всего кусков на пятьдесят, неброско, но и не бедно), записался на прием, высидел два часа в приемной, а когда очутился в вельможном кабинете, подлюка Монастырский сделал вид, что его не узнал.

— Говорите, чего надо, только быстро, — пробурчал, не поднимая глаз от бумажек на столе. — Видите, сколько людей в приемной.

Туркин не смутился, принял правила игры, но решил действовать энергичнее. Произнес с самой своей широкой партийной улыбкой:

— Не серчай, Герасим Андреевич. Понимаю, опростоволосился я малость. Отъехал не ко времени… Но ты же знаешь, тебя я всегда поддерживал. Гаврилу давно пора было на свалку. Я всем внушал по мере возможности. Не наш он был, чужой. Сволочь, одним словом.

Монастырский опалил его злым взглядом.

— Что-то не припомню, милейший. Вроде мы с вами в одном полку не служили?

Туркин, опытный аппаратчик, не сробел.

— Брось, Андреич! Я всегда к властям лояльный. За промашку — отслужу вдвойне. Не можешь же ты, в самом деле, во мне сомневаться? Да преданнее меня пса во всем Федулинске нету. Проверь, коли не веришь на слово.

У Монастырского на лбу взбухла синяя жила, в глазах появилось потустороннее выражение. В эту минуту Туркин заподозрил неладное. Если бы это был не Монастырский, он решил бы, что перед ним наркоман.

— Проверить? — зловеще переспросил мэр. — А где ты, засранец, был пятнадцатого июля? Думаешь, не знаю? Все знаю, не надейся. О чем вы с Масютой сговаривались у Бешкетова на даче?

Туркин оторопел. Он не помнил никакого Бешкетова, а пятнадцатого июля аккурат пересекал на «Боинге» воздушное пространство над Атлантикой.

— Что с вами, Герасим Андреевич? — проблеял в испуге. — Какой Бешкетов? Какие сговоры? Я же целый месяц в круизе был. Хоть у жены спросите.

— Ах, в круизе?! Вот там и оставайся, недоносок коммунячий, — отрубил Монастырский и указал рукой на дверь. — Понадобишься, вызову. Пока сиди тихо, без всякого шороху.

На полусогнутых Туркин сунулся с подарками, положил на стол:

— Примите, ради Христа! От чистого сердца, — но взбесившийся Гека схватил византийскую шкатулку и со всей силы запустил ему в голову. Еле бедолага уклонился.

— Вон! Я кому сказал — вон!

С того дня началась у Туркина мания преследования. Мысль о том, что его готовят следом за Масютой, из головы опустилась в позвоночник и там окостенела. Самое обидное, что он не видел за собой измены. Ну да, поддерживал Масюту, отстегивал копейку на его содержание, пока тот был у кормила, но так же точно он поддерживал лучшего немца Горбача, потом Елкина и готов поддерживать хоть черта с рогами, если тот прорвется к креслу. Как же иначе? Всякая власть от Бога. Ну оплошал, не почуял вовремя, куда ветер дует, нюх подвел, но разве за это казнят?

Мания сперва проявлялась косвенными признаками: он стал бояться темноты, подолгу задумывался неизвестно о чем, ни за что ни про что отвесил оплеуху любимой жене и однажды — грозный симптом — ошибся в расчетах в пользу клиента. Дальше больше. По городу поползли слухи, что за спиной Монастырского стоит какой-то никому не ведомый Шурик Хакасский, возникло имя Гоги Рашидова, который якобы осуществляет карательные операции по прямому распоряжению покойного Берии, пооткрывались на каждом перекрестке загадочные центры профилактической прививки, и в один прекрасный день, когда Туркин собрался в Москву по коммерческой надобности, на гаишном блокпосту его «мерседес» остановили двое офицеров, одетых почему-то в форму ВВС, и потребовали документы. Он отдал им, правда, с вложенной в них стодолларовой купюрой; деньги они забрали, а водительское удостоверение долго обнюхивали со всех сторон, словно впервые видели подобную ксиву.

— А-а, так это Туркин, — сказал один другому с непередаваемым ехидством.

— Похоже, он самый и есть, — отозвался второй и оборотился к Туркину: — И где же твой жетон, приятель?

— Какой жетон? — удивился бизнесмен. После этого на красных рожах летунов появилось такое выражение, будто их одновременно ужалила оса.

— Поворачивай назад, паскуда! — заревели в один голос — И больше на этом шоссе никогда не возникай. Понял, нет?

Права так и не вернули.

На следующий день у Туркина начался приступ почечной колики, и он укрылся в городской больнице, хотя понимал, что это не выход из положения.

Анечка застала его в неприглядном виде. Туркин сидел на кровати, натянув до самых глаз одеяло, и мелко трясся, как при малярии. Окинул Анечку блуждающим взглядом.

— Кто такая? Зачем пришла?

Анечка представилась: новая медсестра, переведена из общего отделения.

— А где та, которая была? Жирная такая.

— Зина моя сменщица. Мы будем по очереди дежурить.

— Убрали, значит, — с пониманием кивнул Туркин. — Тебя, значит, прислали для исполнения. Не слишком ли ты молода для этого? Или уже есть опыт? Проводила акции?