Концессионная политика советской власти заслуживает специального исследования в общем контексте истории большевистской дипломатии. Лучше любого барометра она отражала колебания отношений с той или иной страной и «капиталистическим окружением» в целом, а также перипетии борьбы за власть в правящей верхушке: пост председателя Главконцесскома, несомненно важный, но требовавший постоянных контактов с иностранцами (от этого – полшага до обвинений в шпионаже и государственной измене!), занимали опальные «нотабли» Троцкий и Каменев, для которых он был «станцией пересадки» между политбюро и ссылкой. Ну а в связи с приведенным выше решением «Инстанции» можно вспомнить, что официально предлагал Японии Чичерин в июле 1918 г., когда ситуация была совершенно иной: «Мы готовы допустить японских граждан, стремящихся к мирному использованию естественных богатств в Сибири, к широкому участию в нашей промышленной и торговой жизни. Мы готовы, в случае если на то последует согласие Китая, отказаться от некоторых своих прав на часть Восточно-Китайской железной дороги и продать Японии южную ветку этой железной дороги, а также сделать ей и другие облегчения для вывоза японских продуктов и товаров в Россию. Мы готовы возобновить торговый тракт <договор, – В.М.> и рыболовную конвенцию с Японией, являющуюся источником благосостояния японского народа». [126] Однако тогда на эти предложения, которые Карахан и Чичерин делали японским дипломатам еще с декабря 1917 г., никакого ответа не последовало. В августе 1925 г. на страницах «Известий» Чичерин приветствовал (разумеется, не от себя лично) в перспективе «заключение новой рыболовной конвенции», получение Японией концессий не только на Северном Сахалине, но и «на нашей дальневосточной территории», «создание смешанного банка для финансирования экономических операций между СССР и Японией» и даже «развитие японской колонизации в тех частях Сибири, где по местным условиям и по политическим соображениям это окажется допустимым». [127]

Переговоры о выработке рыболовной конвенции вел лично посол Танака с помощью экспертов. Когда они забуксовали, в процесс включился Гото. Как это часто бывает, обе стороны считали свои требования разумными и законными, а требования противной стороны – завышенными и незаконными. Не вдаваясь в подробности, остановимся только на одном ключевом вопросе: Танака и Гото хотели официальных гарантий, что за японскими рыбопромышленниками будут сохранены все эксплуатировавшиеся ими ранее рыболовные участки, на что советское правительство не соглашалось, а поскольку речь шла о советских же территориальных водах, могло диктовать свои условия. 14 января политбюро приняло окончательную формулу, предложенную Чичериным и Караханом, в которой говорилось лишь о том, что «правительство СССР… готово считаться с тем, чтобы, в соответствии с указанной конвенцией, разумным и законным интересам японских подданных не был нанесен ущерб». [128] На встрече 16 января Чичерин передал Гото этот текст как окончательный вариант, пояснив, что предел уступок с советской стороны достигнут. Гото ответил, что для Японии такая формула неприемлема.

20 января состоялся драматический разговор Танака с Чичериным. [129] Нарком подтвердил, что «правительство считает эту формулу окончательной. Оно постановило не подвергать ее пересмотру. Это постановление является для меня обязательным и окончательным». Танака заговорил о важности момента, подчеркивая, что за конкретным вопросом рыболовной конвенции стоит судьба глобального взаимопонимания Японии и СССР: «Именно теперь происходит попытка сближения с нами. Но если этот в высшей степени важный и благоприятный момент будет упущен, то опять усилятся противоположные тенденции… Иногда вопрос, кажущийся как будто второстепенным, играет решающую роль, когда речь идет о том, упустить или не упустить благоприятный момент».

Главным козырем посла был приезд Гото, о котором он говорил взволнованно и многословно. «Поездка к нам Гото есть один из тех благоприятных моментов, упустить который может иметь впоследствии отрицательные результаты. Япония стоит как бы на перепутье, и поездка Гото имеет громаднейшее значение для того, чтобы повести Японию по дружественному нам пути. Для развития добрых отношений между нами поездка Гото имеет решающее значение. Завтра он уезжает. Он чрезвычайно энергично стремился к тому, чтобы добиться с нами соглашения. Он в высшей степени озабочен этим вопросом, ибо, если данное ему поручение кончится разрывом переговоров, это нанесет удар всей его миссии и поведет к обратным результатам. Он пользуется в Японии громадной известностью, и вся Япония смотрит, чем кончится его поездка. Это в высшей степени важный момент в отношениях между нашими странами. Вся Япония смотрит на него, и если окажется, что порученное ему дело кончилось разрывом переговоров, это даст в Японии толчок, чтобы повернуть к обратным тенденциям. В Японии будет создано впечатление о неуспехе миссии Гото, долженствовавшей иметь решающее значение. Если мы обмениваемся с Гото весьма дружественными общими заверениями, а в то же время в практических вопросах у нас происходит разрыв, то из этого будут сделаны выводы общественным мнением в Японии… Сам Гото глубоко опечален и в высшей степени разочарован тем, что его дружественные усилия не увенчались успехом».

Беседа Танака с Чичериным напоминала разговор двух глухих, которые отказываются слышать аргументы друг друга. Однако уже в начале разговора посол дал понять, что японская сторона готова пойти на последний компромисс, если и партнер сделает ей шаг навстречу. Можно предположить, что это была личная инициатива Гото, который не хотел уезжать из Москвы с пустыми руками, – совсем как Мацуока в апреле 1941 г., который в последний момент все-таки сумел договориться со Сталиным о ликвидации японских концессий на Северном Сахалине, чтобы заключить пакт о нейтралитете. Однако Чичерин был непоколебим, ссылаясь на то, что конвенция уже закончена и парафирована, а японская сторона пытается выставить после этого дополнительные условия.

21 января Гото нанес прощальный визит наркому. Вечером того же дня Танака сообщил в НКИД, что японское правительство приняло советскую формулу и уполномочило его подписать конвенцию. Связь этого решения с отъездом Гото очевидна. Конвенция была подписана два дня спустя, когда он уже покинул Москву, но знал, что цель достигнута и можно со спокойной душой отправляться домой. Полагаю, именно он убедил премьера – решение зависело в первую очередь от него – согласиться на уступки ради успешного достижения главной цели.

Теперь рассмотрим «китайские дела» на московских переговорах. В отличие от двух предыдущих, это был политический, даже геополитический вопрос – пожалуй, самый важный среди трех, поэтому именно ему были в основном посвящены две беседы Гото со Сталиным. Обеспокоенный усилением инспирируемой и поддерживаемой Москвой коммунистической пропаганды в Северном Китае, Гото еще в конце 1926 г. говорил Довгалевскому, что «японо-советское соглашение по вопросу о Северо-Восточном Китае ускорило бы процесс «стабилизации» Китая, следствием чего было бы участие Китая в соглашении. По мнению Гото, это тройственное соглашение привело бы к новому соотношению сил в бассейне Тихого океана и перераспределению богатств этого района. В ответ ему было разъяснено, что Советский Союз не может вступать в какие-либо соглашения о третьих странах без их ведома. План тройственного соглашения не вызвал возражений». [130]

19 января 1927 г. Гото вызвал к себе Мицукава Камэтаро, профессора университета Такусеку (в котором был ректором), молодого, но уже признанного специалиста по Китаю. Изложив свое видение ситуации, Гото попросил его составить меморандум о русско-японском сотрудничестве в деле решения китайских проблем, который собирался распространить для обсуждения среди влиятельных представителей политических и деловых кругов. Мицукава немедленно взялся за работу и уже на следующий день вручил документ довольному ректору. После смерти Гото он обнародовал меморандум, но публикация была сделана не очень аккуратно, поэтому в 1990 г. историк М. Есимура републиковал его по автографу. [131]