Понятно, почему советские историки это не цитировали.

«В последнее время правящие круги Англии и Франции, – продолжал Молотов, – пытаются изобразить себя в качестве борцов за демократические права народов против гитлеризма… Английские, а вместе с ними и французские сторонники войны объявили против Германии что-то вроде «идеологической войны», напоминающей старые религиозные войны… Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему <многозначительный намек. – В.М.>, можно признавать или отрицать, это – дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «униточжение гитлеризма», прикрываемая фальшивым флагом борьбы за «демократию».

После войны за такие слова почти в любой европейской стране, не говоря уже о Советском Союзе, просто арестовали бы как за «нацистскую пропаганду». Да, «роли, как видите, изменились».

«Мы неуклонно стремимся к улучшению отношений с Германией и всемерно приветствовали такого рода стремления в самой Германии. Теперь наши отношения с Германским государством построены на базе дружественных отношений, на готовности поддерживать стремления Германии к миру и, вместе с тем, на желании всемерно содействовать развитию советско-германских хозяйственных отношений ко взаимной выгоде обоих государств».

7 ноября Геринг посетил прием в советском посольстве в Берлине и дружески общался с И.Ф. Тевосяном, возглавлявшим большую делегацию ученых, инженеров и управленцев военно-промышленного комплекса, которые приехали знакомиться с последними достижениями германской науки и промышленности. 21 декабря Сталину исполнилось шестьдесят лет. Два дня спустя в «Правде» появились поздравительные телеграммы «господину Иосифу Сталину», которые невозможно представить на ее страницах двумя-тремя годами раньше или позже. Гитлер: «Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза» (вот и верь после этого людям!). Риббентроп: «Памятуя об исторических часах в Кремле, положивших начало решающему повороту в отношениях между обоими великими народами и тем самым создавших основу для длительной дружбы между ними, прошу Вас принять ко дню Вашего шестидесятилетия мои самые теплые поздравления». Чемберлен с Даладье почему-то промолчали.

Ответы Сталина были, как всегда, краткими, но значительными. Гитлеру: «Прошу Вас принять мою признательность за поздравления и благодарность за Ваши добрые пожелания в отношении народов Советского Союза» (не за себя пекусь, но за народ, точнее, за народы). Риббентропу: «Благодарю Вас, господин министр, за поздравления. Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной».

Вторая телеграмма стала источником произносимых шепотом шуток (дескать, кровь-то имеется в виду польская), а затем – когда стало можно-и благородного негодования. «Меня потрясла телеграмма Сталина Риббентропу, – возмущался четверть века спустя Илья Эренбург, – где говорилось о дружбе, скрепленной пролитой кровью… Это ли не кощунство! Можно ли сопоставлять кровь красноармейцев с кровью гитлеровцев!». [445] Однако Сталин вряд ли писал это, не думая о последствиях или производимом впечатлении.

Порой, однако, под публичной эйфорией, умело организуемой в соответствии с новой «генеральной линией», скрывались противоречия, когда мелкие, когда крупные. 15 октября Риббентроп вернулся к идее пригласить Молотова в Берлин для придания большей торжественности обмену ратификационными грамотами, велев послу выяснить этот вопрос. Днем позже уезжавший в Берлин Шкварцев встретился в Москве с Шуленбургом и передал ему предложение ратифицировать договор уже через три дня и одновременно обеими сторонами. На следующий день Шуленбург был у Молотова: попросил небольшой отсрочки с ратификацией и передал приглашение шефа, заметив, что «ратификация – только предлог и что г-н Риббентроп просто рад был бы видеть его у себя гостем». Но ехать в Берлин сейчас нарком отказался: «Против поездки, продолжал т. Молотов, я ничего не могу сказать, но в настоящее время это очень трудно сделать физически [В телеграмме об этой встрече Шуленбург приводит ссылки Молотова на то, что он никогда не летал самолетом и плохо переносит дорогу по морю. Ехать же через Польшу по железной дороге, надо полагать, было еще небезопасно.]. Вопросы международной политики и необходимость компенсировать имевшую место оторванность от совнаркомовских дел затрудняют возможность поездки именно в данное время. Тов. Молотов просит г-на Риббентропа извинить его и еще раз подчеркивает, что, считая себя должником в отношении дважды приезжавшего в Москву г-на Риббентропа, в ближайшее время не может направиться в Берлин. Обмен же ратификационными грамотами в Берлине может быть произведен и без его поездки». В итоге он состоялся только 14 декабря без каких-либо особых церемоний.

История советско-германского политического, экономического и военного сотрудничества с осени 1939 до весны 1941 г. может стать темой отдельной – и притом интереснейшей – книги. Материалов для этого в нашем распоряжении немало (причем отрадно, что теперь уже с обеих сторон), но такой книги тем не менее нет до сих пор. Может быть, потому что одному человеку это едва ли под силу, лучше – группе ученых, еще лучше – международному коллективу. Впрочем, наверно, мешает и необходимость моральных оценок, обходиться без которых пока как-то не получается.

Ответственность за такую грандиозную работу я на себя не возьму. Тем более, тема эта в нашей книге хоть и очень важная, но не единственная. Поездки торговых делегаций во главе с Тевосяном в Германию осенью 1939 г. и весной 1940 г., московские переговоры Риттера и Шнурре о взаимных поставках сырья и оборудования, когда германских посланцев не раз принимал лично Сталин, в том числе накануне нового, 1940 г., февральское хозяйственное соглашение и ход его выполнения – благодатная тема для специалистов, благо основные документы уже опубликованы. Я не буду останавливаться на том, сколько тонн железной руды и с каким содержанием железа просила Германия и на каких условиях Рейх готов был продать крейсер «Зейдлиц». Поговорим о другом – о подходах сторон к урегулированию спорных вопросов, о взаимопонимании и согласованности действий. Именно по этим показателям определяется степень возможности эффективных партнерских отношений, которые, по искреннему убеждению автора этих строк, были не только возможны между Советским Союзом и Германией, но и работали – хотя не без сбоев.

Первым испытанием для дружбы без границ стала советско-финская война, которую в Финляндии называли «зимней», а в Советском Союзе многозначительно «незнаменитой». Раньше о ней у нас писалось вскользь, как бы нехотя. Хвалиться и впрямь было нечем. С советской стороны она была откровенно агрессивной, хотя стремление Сталина отодвинуть границу от Ленинграда вполне мотивировалось как стратегическими, так и тактическими соображениями. С ними публично соглашался никто иной, как Милюков. «Мне жаль финнов, но мне нужна Выборгская область», – писал он в те дни Н.П. Вакару. [446] Характерно это «мне» человека, не забывавшего, что он был министром иностранных дел России…