Ленка со всем соглашалась: тишкина.

Посидели так.

— Ладно тебе расстраиваться, — Танька вдруг высвободилась. — Я переживу, переживу — понятно? — Танька еще раз высморкалась и закурила, — у меня четыре дочки. Их растить надо. Чтобы школу закончили. Образование получили, чтобы не как я — семь классов. Они у меня красавицы будут! Все парни будут их. Соньку вон замуж выдам, — Танька закашлялась и замолчала.

— Все будет хорошо, Таня… — не знала, что сказать, Ленка, горло у нее перехватывало, и слова получались корявые.

— Еще как хорошо, — Танька потрясла в воздухе кулаком, — лучше всех!

Опять замолчали. В тишине неподобающе моменту бурлил Ленкин живот, и она от этого сильно мучилась.

— А ты любишь кого-нибудь? — после долгой паузы спросила Танька.

— Я, — Ленка смутилась, но, еще раз вглядевшись в ее лицо, призналась, — Юрку Смирнова.

— А как ты его любишь?

— Сильно люблю, — и вздохнула, — только он Аньку Митькину любит.

— Да кто ж эту Аньку Митькину любить может? Титьки вечно на вывале: здравствуй, я — твоя корова, подои меня скорей! А в голове — что в телячьей

клетке, — усмехнулась Танька. — А ты что делаешь, чтобы он тебя полюбил?

— А что мне делать? Мне его даже видеть негде. На дискотеке он на меня не смотрит. На остановку я ходить стесняюсь — там все собираются, а я не знаю, как себя вести. Живет он в Загорье — мимо его окон лишний раз не прогуляешься.

Танька призадумалась. В сенник неожиданно вышел Моськин. Вид у него был задиристый, наглый и потому потешный. Он наклонил голову с маленькими рожками, скакнул пару раз по направлению к Ленке с Танькой, брыкнул воздух.

— Ой, страшно, страшно, — улыбнулась Ленка, с удовольствием глядя на него, с нежностью.

— А ты лошадей любишь? — спросила Танька.

— Лошадей?

— Лошадей! Конюх-то наш, отец его, пьет как… лошадь, и Юрка вместо него за конями ходит. Так ты пойди на конюшню…

Танька неожиданно легко переключилась со своего горя на Ленкины проблемы. И сразу в ее глазах появился привычный огонек. Она даже слезла с телеги, стала расхаживать по сеннику. И они как настоящие заговорщики составили план.

Ленка, ободренная Танькой, сразу поверившая в ее затею, как на крыльях прилетела домой и с разгону плюхнулась за стол. Дома были родители, уставшие, загоревшие дочерна, но довольные собой, погодой и скотиной. В гостях была Лариска. Празднично хлопотала бабушка, и вкусно пахло свежими щами.

— Мама! — захлебываясь щами, начала Ленка, — а когда я замуж буду выходить, у меня платье будет? Такое белое, чтобы плечи голые, как в кино у девушек, и чтобы подол до полу?

— …Слышали, — продолжала о своем Лариска, — Куселасьски в Юккогубе опять подрались? Помяните мое слово — не жить им вместе на этом свете. С утра до вечера мир делят!

— Какое платье? — отмахнулась мать. — Ты полоть огород будешь или нет? — все травой заросло.

— Господь им судья, Лариса, — это уже баба Лена сказала про Кусел, — может, успокоятся… Меня вот что беспокоит: Ильин день — а дождя нет. Весь день солнце жарит, как в аду, прости господи. Не было такого, чтобы на Ильин день дождь не лил!

— Буду, буду полоть. Ну правда, как же замуж без платья? — отвечала Ленка матери.

— Накомедила! Замуж она собралась! Слышь, бабка? Ленка-то наша замуж собралась! Ох-х… — и мать отложила ложку, устало облокотилась на руку и закрыла глаза.

— Конечно, будет платье, Леночка, — засуетилась баба Лена, накладывая Ленке картошку, — ты ешь, ешь, а то худую-то никто замуж не возьмет.

— Мама! — Ленка потянулась к ней, чтобы обнять от избытка чувств, но мать отстранилась:

— Придёно, отужинано — вот бы в кровать завалиться да покемарить хоть немного… Что, бабка, правда, сегодня Ильин день? — и, едва расслышав ответ, вышла.

За нею поднялся и отец: летний день зиму кормит.

— Ой, Лена! — Лариска сразу отставила чашку, — я же к тебе пришла, помоги ты мне, христом богом молю. Помирилась я с Манькой? Помирилась! Дом на всех разделила? Разделила! Обещали Манька с Тоськой снять с меня свой наговор? Обещали! А ты посмотри на меня — страх божий.