Мы с Селестеном принялись укладывать фарфор в посудомоечную машину.

— Мам, правда, не обижайся на меня. Ну, мам, не молчи!

— Малыш, давай больше не будем об этом. — Я взлохматила его ярко-синие вихры. — Сама виновата. Надо было как-то по-другому сказать тебе про сестричку.

— Как, мам? На ходу? «Эй, Сел, ты забыл свои кеды! Да, кстати, я беременная!» Так, что ли?

Я оторопело усмехнулась. Было ужасно странно и в то же время не особенно приятно слышать такие рассуждения от сына. Мне всегда казалось, что мы достаточно близки, и вдруг выясняется, что он циничный и взрослый.

— Ты все правильно сделала, мам. Новый человек — это крутое событие, супер. Надо праздновать и поздравлять друг друга.

— Значит, ты рад?

Сын виновато вздохнул, наклонился, обнял меня и прижался щекой к моей щеке.

— Не знаю… Наверное, мам… — Еще один вздох прямо мне в ухо. — Только чудно. Знаешь Жан-Поля из нашего класса? Знаешь? Ну вот. У него девчонка залетела, и вдруг ты — тоже.

— Господи, ей же пятнадцать лет!

— Ну! Молодая. А тебе-то почти сорок.

— Тридцать восемь, сынок.

— Все равно, мам. Вдруг ты от этого умрешь, что я буду делать?

— Что за глупости, Селестен? — Мне стало не по себе.

— Никакие не глупости, мам. Ты прекрасно знаешь, что у нашего папаши Сарди не мама, а мачеха, потому что его родная мать умерла от того, что тетя Адель лежала в ней как-то не так. И я совсем не хочу, чтобы папа женился потом на Эдит.

— На Эдит? — Я невольно хмыкнула. — С чего ты взял, что в случае моей смерти он женится именно на ней?

Неожиданно Селестен посмотрел на меня с удивлением.

— Мам, а разве вы все уже не договорились об этом?

— То есть?

— Бернар звонил и сказал, что они на днях перебираются к нам, потому что ты ложишься в клинику.

— То есть… То есть ты уже знал, что я…

— Нет, нет, мамочка! — перебил сын. — Я думал, что ты действительно заболела! Я так боялся тебя спросить!

— Подожди, подожди, Селестен. Ну, все нормально, я не больна, успокойся, малыш.

— А почему ты им первым сказала? Почему Бернар и Эдит знали про клинику, а я — нет?

— Слушай, угомонись, а? — Я взяла его за запястья и слегка встряхнула. Запястья были тонкими, совсем детскими. — Про клинику ничего еще толком не ясно. Я даже папе пока ничего не сказала. Просто на всякий случай предварительно спросила у Эдит, сможет ли она подменить меня на какое-то время.

— На какое еще «какое-то»?!

— Я не знаю. Правда. Но мне не хочется бросать вас одних. Как вы будете справляться с хозяйством? — Селестен обиженно промолчал. Мне это совсем не нравилось: никогда прежде с ним не случалось истерик. — Пойди, сходи за дыней, сынок.

Дыня оказалась такой огромной, что едва уместилась в раковине.

— Мам, — продолжил он разговор, внимательно наблюдая, как вода катится по ее бокам. — Мам, мы с папой справимся одни. Без Эдит. Ну ее, она все равно не умеет готовить и к тому же зануда.

— Что-то я не замечала.

— Просто она твоя подруга, потому ты и не замечаешь. А на самом деле — ужас! Она все время ворчит на всех и придирается из-за пустяков. Да. Мы как-то занимались с Бернаром у него, ну, не занимались, а перезагружали компьютер. Бернар сделал нам кофе, принес чашки и этот кувшин от кофеварки. Короче, мы что-то там двигали у него на столе, и кувшин свалился. Понятно, вдребезги. Но в нем уже не было никакого кофе! Так что ковер совершенно не пострадал, а осколки мы сразу собрали пылесосом. Знаешь, что она устроила?

— Накричала на вас?

— Лучше бы накричала, мам. А то явилась и часа полтора скрипучим голосом рассказывала Бернару, какой он мот и бездельник, и, мол, от него одни убытки, точно как от его отца, который и такой, и сякой, и всяко разный. И представляешь, все это при мне, как если бы меня не было в комнате! Ужасно противно. А как она выговаривает ему за вещи? Ты же знаешь, что на тренировках кроссовки моментально рвутся и протираются. А Бернар так и ходит. Зашьет сам нитками через край наверху, а на подошве — дыра насквозь. Над Бернаром и так все смеются — он в команде самый маленький, да еще в очках. А с чего ему расти? Она кормит его одними бульонами из пакетов. Бернар умный. Самый умный в классе. А она его пилит и пилит, что, мол, из-за него пожертвовала и карьерой, и личной жизнью, и, если бы не он, она давно была бы замужем по меньшей мере за членом парламента.

— Господи, Селестен, мне казалось, что она безумно любит сына. Почему ты мне никогда об этом не рассказывал?

— Она твоя подруга, ты же не говоришь плохо про моих друзей. И папа никогда…

— Я поговорю с Эдит!

— Не надо, мам. Бернару будет только хуже.

— Так что же делать? Мне ведь действительно придется лечь в клинику. Не выписывать же бабушку из Тура?

— Ой, мама, только не бабушку! Я ее, конечно, люблю. И ее, и деда, только, пожалуйста, не их! Пусть будет Эдит, если уж ты так хочешь! При нашем папе она будет вести себя прилично. Она всегда заискивает перед ним.