С другой стороны, Эгон был куда как более реален для Петры, и все-таки она с ним собственноручно расправилась. Верно сказал Вицино: «Нет вещи более загадочной, чем жизнь другого человека».

– Бруно, я не террорист.

Какой серьезный взгляд! Здешние дети рано взрослеют.

– Это хорошо.

Однако у меня нет ни малейшего желания выдавать себя полиции, и гостеприимное семейство это прекрасно понимает. Ханна обметает пол в дальнем углу комнаты и поднимает люк. Там, в темноте подполья, где хранят корнеплоды, видна лестница.

– Они появляться, – поясняет Бруно, – ты лезть сюда.

Хотя на улице уже темно, мальчишка собирается уходить. Протягивает мне ладошку на прощание.

– Пожалуйста, передай дяде, – говорю я, – что, если бы не он, я бы погиб.

Бруно передает Люцу мои слова, тот пожимает плечами и, потупившись, что-то бормочет. ¦ – Он говорит, любой так поступить.

– Тогда скажи, что я не хочу подвергать его семью опасности. Как только окрепну, уберусь восвояси.

Восвояси. Знать бы, где это. Передохнул – и отчалил в неизвестном направлении к неизвестным испытаниям.

Я немного окреп и решился помочь Люцу в его дневных трудах. Отправляемся с восходом солнца, по пятам трусят верные псы. Всю последнюю неделю я почти не вылезал из дому; схожу до уборной – и обратно. И вот впервые за долгое время вижу рассвет: поразительное зрелище. Утро выдалось ясное, потрескивает морозец, низко над горизонтом зависла Венера, утренняя звезда. Равнина в обрамлении крутых лесистых склонов будто укрыта снежным покрывалом. Вот-вот появится солнце: над восточным хребтом из-за облаков с золотой оторочкой веером пробиваются три янтарных луча. Они отражаются о белую подкладку второго слоя облаков в далекой выси, окрашивая бледно-серый пар теплым серебром. Потом взгляду предстает горящий солнечный шар: он заливает долину ослепительным светом, орошает золотом нетронутые снега. Люц одолжил мне длинное теплое пальто и меховую шапку-ушанку, скорее всего позаимствованную у старика. Я рад этой нехитрой одежке: весь продрог от холода. Пусть восходящее солнце не добавило тепла, но от этой божественной красоты дух захватывает. Кидаю взгляд на Люца – тот хоть и молчит по своему обыкновению, но тоже тронут. Впрочем, волшебство скоро

заканчивается – также внезапно, как и началось. Солнце ушло в пояс облачности, и прелесть долины скрылась от глаз смертных.

Надо раздобыть дров для ненасытной печки. Поленница, аккуратно выложенная под скатом крыши и растянувшаяся во всю длину дома, нуждается в пополнении. Мы взяли с собой топоры, будем рубить деревья и колоть их на поленья нужной длины – чтобы помещались в печь. В лес ведет хорошо утоптанная тропа. Люц с собаками идут впереди, я – следом. Этим путем он ходил много раз: вот вмерзшие в снег отпечатки его подошв. Чужих отпечатков не видно. Тропа ведет через реку и поднимается на поросший лесом склон с небольшой просекой, собственноручно вырубленной Люцем. Здесь каждый пень – дерево, поваленное его топором. В дальнем конце просеки лежит высокая береза, срубленная несколькими днями раньше. Теперь нам предстоит разделить ее на части.

Мой спутник заходит с комля и жестами показывает мне – мол, начинай выше, обрубай ветки. Сам приноравливается сбоку и легкими круговыми взмахами отсекает от ствола чурбан шириной с полметра; тот откатывается в сторону. Выбираю себе ветку потоньше, нацеливаюсь, предполагая отрубить ее в пазухе, и начисто промахиваюсь: топорище входит в землю. Ума не приложу, как попасть в нужное место – впервые в жизни столкнулся с такой проблемой. Глазами траекторию не проследишь, потому что перед ударом заносишь орудие высоко над головой. Интересно, как справляется Люц. Кидаю на него взгляд – тот, похоже, вообще никуда не смотрит и все равно попадает ровнехонько в одно и то же место. Рубит себе и рубит, пока древесина не отколется.

На месте стоять невозможно: мороз пробирает до костей. Что ж, у Люца выходит, и я попробую: лихо замахиваюсь топором, предоставив орудию полную свободу действий – куда ударит, туда ударит. И вот начинаю махать, попадаю крест-накрест, и все в мерзлую землю. То стешу краешком топора кору с самого боку, то отрублю попутно мелкий прутик. Согрелся – и ладно. На ладонях мозолищи натер. Мой спутник трудится в поте лица, так и кромсает ствол, складывая колоды позади себя. На мои нелепые игрища, похоже, никакого внимания не обращает.

Ладони горят, пора заканчивать с этим делом. Да только смотрю на Люца – тот знай себе топором машет, постепенно двигаясь в мою сторону – туда, где начинается крона. Подходит ко мне и ловкими точными ударами обрубает несколько веток – те только в сторону отскакивают. Возвращается к сложенным друг на друга чурбакам, снимает один, ставит на землю и – хрясь! хрясь! – раскалывает его на четыре поленца, как раз в печку. Подкатывает к себе следующую заготовку и делает знак, чтобы я попробовал расколоть. Я хотел показать свои мозоли, но передумал.

Вторым ударом рассекаю обрубок надвое. Не ожидал такого успеха: надо же, какой я сноровистый! Люц не замечает. Теперь я на подъеме – знай маши топором. С седьмого-восьмого удара приноровился, теперь чувствую, как надо замахнуться, чтобы дерево раскололось, – что ж, сладок вкус успеха. Теперь меня за уши не оттащишь, так влился в работу. Привыкаю помаленьку. Мышцы, руки, запястья – все вроде само знает, каким маршрутом двигаться, чтобы нанести сокрушительный удар. Вижу, Люц мельком на меня поглядывает, молчит. Да что там, куча наколотых поленьев говорит сама за себя.