Киббуцное движение, всегда бывшее «коллективом избранных», стало после Первой мировой войны (и в особенности после создания в 1920 году Гистадрута — «Всеобщей организации еврейских рабочих в Эрец Исраэль») ударным отрядом молодого поселенческого общества. То обстоятельство, что киббуцы проявили себя как наиболее динамичные «освободители земли», превратило их членов едва ли не в «правящую прослойку», которой они оставались даже через много лет после создания государства Израиль. Исполняемые киббуцами как пограничными военными форпостами исключительные оборонные функции добавили немало важных штрихов к их и без того исключительному образу и укрепили особое положение движения в еврейском обществе. Вплоть до войны 1967 года сливки израильских политической, культурной и военной элит состояли почти сплошь из выходцев из киббуцев, небесталанно защищавших свой статус и достижения. Киббуцы были (увы, почти совершенно) выброшены в мусорный ящик истории лишь после того, как выполнили свою историческую задачу; колониальные мероприятия, имевшие место после 1967 года, опирались уже на совсем иную идеологию и, главное, на прямую финансовую поддержку государства.

Следует помнить как то, что однажды приобретенная евреями земля уже не могла, согласно сионистским правилам, ни при каких обстоятельствах вернуться в нееврейские руки, так и то, что киббуцы, тщательнейшим образом поддерживавшие полное равенство и эгалитарно-общинный образ жизни, не соглашались принимать «туземцев» в свои ряды. Араб, опять-таки, ни при каких обстоятельствах не мог вступить в киббуцный коллектив; мало того, когда, несколько позднее, отдельные свободомыслящие киббуцные девушки решали жить с «палестино-израильскими» партнерами, им чаще всего приходилось покинуть свои киббуцы [554] . Коллективный сионистский социализм стал, таким образом, одним из самых эффективных инструментов сохранения «этнической чистоты» колониального общества, причем не только своей эксклюзивной практикой, но и благодаря статусу «моральной модели», влиявшему на весь еврейским социум.

Борьба за вытеснение арабского труда с сионистского рынка рабочей силы не сводилась исключительно к формированию коммунальных производительных коллективов. Все прочие сионистские поселения, как городского типа, так и сельскохозяйственные, были созданы исключительно для евреев. Параллельно с целенаправленной политикой организационной сегрегации развернулось мощное идеологическое и практическое мероприятие под лозунгом «За еврейский труд!». На всех без исключения работодателей во всех без исключения секторах оказывалось сильнейшее давление с целью заставить их ни при каких обстоятельствах не нанимать работников-арабов. В те самые годы, когда в Германии шумная пропаганда яростно требовала увольнения евреев с занимаемых ими должностей и закрытия еврейских магазинов (Juden raus [555] ), в подмандатной Палестине широкая общественная кампания призывала бойкотировать все экономические контакты с местным населением. В обоих случаях пропагандистские мероприятия увенчались фантастическим, сверх ожиданий, успехом: в 30-е годы в Палестину прибыло множество эмигрантов из Германии, а в самой библейской Святой земле образовались две практически изолированные рыночные экономики — еврейская и арабская [556] .

Во главе борьбы за «еврейский труд» стояла, как нетрудно догадаться, Всеобщая организация еврейских рабочих (уже упомянутый выше Гистадрут). Гистадрут изначально предназначался исключительно для евреев; он начал принимать палестино-израильтян только в 1966 году, то есть совершенно в других условиях, через 18 лет после образования независимого Израиля. Следует помнить, что Гистадрут отнюдь не был «всего лишь» профессиональным союзом, скорее уж — формирующимся «государством в миниатюре»: он создал огромный конгломерат принадлежащих ему предприятий, проводил общественные работы, предоставлял медицинские, банковские и другие услуги. В его рамках возник «Рабочий концерн» («Хеврат а-овдим»), служивший политической опорой левых сионистских партий вплоть до 70-х годов XX века [557] . С годами Гистадрут стал настоящим государством в государстве.

Следует помнить, что оба крыла «сионистской левой», как политическое, так и профсоюзное, в отличие от «европейской левой», появились на свет отнюдь не в ходе конфликта между капиталом и трудом; они обязаны своим возникновением проблемам и нуждам колониального завоевания территории в ходе формирования национальной колонии «этнически чистого» типа. Поэтому внутри сионистской общины, да и позднее в Израиле так и не возникло [инклюзивное] социал-демократическое движение, опирающееся на широкие массы трудящихся. Моральные концепции «сионистской левой» во все времена распространялись лишь на одну-единственную, четко очерченную группу населения, поэтому они могли апеллировать к ветхозаветным лозунгам и схемам без малейших колебаний — и без цензуры. По правде говоря, эта «левая» никогда не признавала глубоких универсальных традиций (даже социальных); судя по всему, именно поэтому еврейское израильское общество с такой легкостью рассталось с принципами социального равенства сразу после крушения политической гегемонии сионистской «левой» в начале последней четверти XX века.

Отличительной особенностью сионистской колонизации (от других колониальных проектов) было то фундаментальное обстоятельство, что она осуществлялось национальным движением, не зависевшим (на начальном, догосударственном этапе) от политической и экономической поддержки своей империалистической метрополии [558] . До 1918 года захваты земли производились без поддержки местных (турецких) властей, а иногда и вопреки их воле. Лишь переход Палестины под британский мандат привел к созданию своеобразного политического и военного «зонтика», прикрывавшего сионистскую колонизацию и способствовавшего ей — хотя по-прежнему с немалыми ограничениями. Тем не менее центральный мотив сионистской колонизации отличался от мотивов других поселенческих предприятий, прежде всего тем, что первая, в отличие от последних, не была подстегиваема задачей немедленного извлечения экономической прибыли. Палестинские земли были дороги и постоянно дорожали по мере того, как сионистское движение их — постоянно и поэтапно — приобретало. Самый факт приобретения земель был проблемным и необычным — прочие колониальные предприятия разворачивались по иным схемам [559] . Многие из палестинских земель не были в полном смысле частными — они находились в собственности деревенских коллективов (musha [560] ). Относительно «удобными» для приобретения были крупные поместья, принадлежавшие богатым эфенди, чаще всего не проживавшим в них. Однако покупка этих земель была связана с изгнанием тех, кто их обрабатывал и на них жил; именно так почти всегда и происходило (уже Ицхак Эпштейн вскрыл «практику изгнания» и выступил против нее).

Ползучая «аграрная реформа», происходившая в Палестине между 1882 и 1947 годами, действительно, как и в других местах, передала землю из рук немногих в руки относительно многих; однако на деле речь шла о переходе земельной собственности от автохтонного населения к общинам колонизаторов. В результате к 1947 году здесь возникло 291 процветающее еврейское сельскохозяйственное поселение. Тем не менее масштаб колонизации оставался ограниченным: до 1937 года сионистские учреждения приобрели лишь около пяти процентов частных земель подмандатной Палестины, пригодных для сельскохозяйственной обработки. Через десятилетие, к моменту провозглашения «плана раздела» страны в 1947 году, они владели лишь 7 % обрабатываемых земель (и примерно 11 % общей площади страны).

Накануне принятия резолюции ООН о разделе Палестины Давид Бен-Гурион писал в своем личном дневнике: