Понятное дело, рассол пришлось использовать не растворённый из готовой соли, даже не только не выпаренный, но и не процеженный. Едва терпения хватало дождаться, когда отстоится после разбалтывания. Рыбы — сколько угодно. Горшков — штабель, а тут, понимаешь, сиди и жди, когда муть осядет. Никаких нервов не хватало. Работы прекратил по заполнении пещерки — не так много успел он выкопать. Воск почти весь исчерпал. Даже часть уже готовых свечей растворил в котле, где проводил воскование.

И тут же свалился с жаром. Кашель, насморк, головная боль, першение в горле, а из медикаментов только мёд. Дров для печки не заготовлено толком, снаружи дождь, под которым таскать из насквозь мокрого леса осклизлые валежины — удовольствие ниже среднего, особенно когда самого качает и голова болит, ну просто раскалывается. И ведь приходится мелочь выбирать, потому что рубкой дров посредством булыжника в таком состоянии заниматься он не способен. Тонкие палки прогорают быстро, и снова надо тащиться в сырость.

В результате вместо лежания под тёплым одеялом на мягком матрасе и употребления сладкого пития — постоянные вылазки в осеннюю слякоть с привязанными к телу под курткой жёсткими кроличьими шкурками. Потом обогревание у печки, топить которую мокрыми дровами надо вдумчиво, чтобы не прекратить горение неумеренной порцией сырой древесины. Шкворчание просыхающих в пламени веток, влага с поверхностей штанов и куртки, неуютная дремота, попытки высморкать распухший нос, отзывающиеся болью в затылке…

Вот тут на Мишку и навалилась её величество тоска. Вспомнил он и девушек, с которыми обошёлся нехорошо. Обижал он девчат. Получал, что хотел. А сейчас вот бы хоть та же Лерка здесь появилась, самая неказистая и глупая, потому что по-детски доверчива, любит мороженое — эскимо на палочке и шоколадные батончики с начинкой пралине.

Сам-то Мишка ни капельки не виноват, что нет в нём душевности, однако это не причина для того, чтобы дурно поступать. Он ведь не только с девчатами исключительно для собственной выгоды дружил, парней-сверстников тоже не забывал оценивать по степени полезности. Его не сильно жаловали, но ему было на это наплевать. На стройке его прозвали оператором совковой лопаты, почуяли, видно, его чужеродность. Может быть, внутреннее высокомерие ощутили, не в словах, он за ними следит, а в жесте или невольной интонации.

Мишка сам удивился своим мыслям! Это что же, костлявая за порогом и пришло время вспоминать прегрешения? Дудки. Рано ему копыта отбрасывать. Вирус у него из дома, вряд ли в лесной глуши он что-то местное мог подхватить. Следовательно, антитела к нему организм когда-то вырабатывал. Так что, если не раскисать, выдюжит. У тёплой печки рядом с горшком кипятка помирать обидно. А что к людям надо отношение менять, так обязательно изменит. Вот только доберётся до них и сразу подкорректирует поведение, так сказать.

Хорошо, если б жили здесь доверчивые кроманьонцы! Приносили бы ему сочные фрукты, ароматные окорока и приводили самых красивых девушек. И дрова бы приносили сухие. Дрова — в печку, а девушек — кормить эскимо, водить в кино, а потом провожать домой к папе и маме. Больше они ни на что не годятся, нежные и доверчивые существа. Наверное, он бредит.

Выкарабкивался Мишка долго. Насморк и кашель, гармонично дополняя друг друга, наполняли жизнь звуками и действиями, без которых он отлично бы обходился. Пожелтела и стала опадать листва. Тепло ушло. Нет, холода ещё не наступили, но теперь приходилось очень энергично двигаться и много есть. Несколько больших котлов, наполненных красной икрой, сильно ему в этом помогали. Сохранить её он не надеялся, так что посолил умеренно, как говорится, по вкусу. И ел, сколько влезет.

Ход рыбы в реке прекратился. Мотаться на Золотой ручей за самородками было боязно, — вода уже была слишком холодной для медленно выздоравливающего Мишки. И вообще ни за что новое браться не хотелось. Заготавливал дрова, укладывая их под навесом, в холодных сенях и даже в тёплой землянке. Частые дождики загоняли его под крышу, и тогда он строил топчан, стол, лавки и стеллажи, оборудуя жилище. Топор-то у него теперь новый. Отковал он зубило размером с кисть руки и так же, как и первое, что из арматурины, закрепил бандажами, стянув в обхват две хорошо приструганных палки.

Аналогичного размера брусок таким же способом приспособил в качестве молота. А главное, «пинцет» у него теперь был железный. Не весь, только там, где хватался им за горячий металл, однако этого достаточно, чтобы после каждого сеанса работы у горна не образовывалось кучи дров из обуглившегося инструмента.

Тонкие лепёшки монолитного железа весом с полкилограмма, которые он выплавил в своей чудо-печи, сильно отличались друг от друга твёрдостью. Они идеально повторяли форму донной части тигля, что наводило на мысль об отливке. Стоит сделать подходящей формы углубление — и получишь отливку. А то с приданием формы металлическим изделиям прогресс идёт медленно. Ножики и наконечники стрел, в сущности пластины, получаются пусть неказистые, неровные, но функцию свою исполняют. А вот, скажем, дырку пробить в молотке он даже не пробовал. Чувствует, что не получится это у него, только зубило загубит.

Нет, неспроста кузнечное дело всегда считалось сложным. Есть тут секреты, которые он разгадает позднее. Например, почему столько металла уходит в окалину при ковке? Арматурины не так горели при нагреве. И изделия из них меньше ржавеют. Да и служат они дольше. Не иначе, примесь какая-то его железо портит.

Из четырнадцати установленных ульев заселены только шесть. Все их он не проверял уже больше двух недель. И не будет. Насекомым зимой чего-то кушать потребуется, а его дело — укрыть их домики от холодов. Керамика — не самый лучший теплоизолятор. Так что нахлобучил на эти сооружения связки сухой травы, щитами, плетёнными из прутьев, придавил, только в районе летка оставил проход. Начинается зимовка. У него, кстати, тоже. Над кузницей соорудил навес со стенками — сплошные плетни. Всё это укрыл дёрном, положенным поверх коры. Некогда ему сейчас с нормальной стройкой затеиваться, всё на скорую руку. Чтобы зимой можно было работать.