— Больно, — застонала Эмма, вздрогнув, когда Лаклейн в последний раз проверил их, прежде чем перевязать.

Его затопило облегчение. Она снова могла говорить.

— Как бы я хотел забрать твою боль, — проскрежетал он. Его собственные раны были глубокими, и всё же он ничего не чувствовал. И пока Лаклейн обматывал повязками её грудь, от мысли о том, что она страдает, у него дрожали руки.

— Эмма, почему ты побежала от них прочь?

Не открывая глаз, она прошептала:

— Испугалась.

— Почему?

Последовало легкое движение, словно она пыталась пожать плечами и не смогла.

— Никогда не видела вампира.

Лаклейн закончил перевязку и заставил себя туго завязать концы бинтов, вздрагивая вместе с ней от боли при каждом нажатии.

— Я не понимаю. Ты сама вампир.

Эмма открыла глаза, но они были несфокусированы.

— Позвони Аннике. Номер на медицинской карте. Позволь ей приехать и забрать меня, — схватив его за руку, она выдавила слова сквозь стиснутые зубы. — Пожалуйста, позволь мне поехать домой… я хочу домой… — а затем потеряла сознание.

Укутав её одеялом, Лаклейн раздражённо стиснул зубы. Он не понимал, как её собственная родня могла так с ней обойтись. Почему она сказала, что никогда прежде не видела вампира?

Эмма хотела, чтобы он позвонил её семье. Разумеется, он никогда не позволит ей к ним вернуться, но почему бы не сообщить им об этом? Почему не получить ответы на свои вопросы? Порывшись в её вещах, он нашел номер этой Анники и вызвал Хармана.

Через несколько минут Лаклейн стоял около кровати, держа в руках беспроводной телефон и звоня в Соединенные Штаты.

Ответила женщина.

— Эмма! Это ты?

— Эмма со мной.

— Кто это?

— Меня зовут Лаклейн. А кто ты?

— Я её приёмная мать, которая уничтожит тебя, если ты сейчас же не отправишь её домой.

— Этому не бывать. Она останется со мной.

На заднем фоне раздался звук, словно что-то взорвалось, и всё же женский голос оставался спокойным.

— Шотландский акцент. Скажи мне, что ты не ликан.

— Я их король.

— Не думала, что ты в открытую выступишь против нас. Если ты хотел возобновить войну, то своего добился.

Возобновить? Ликаны и вампиры всегда находились в состоянии войны.

— Слушай меня! Если ты её не освободишь, я разыщу твою семью, наточу свои когти и сдеру с них шкуру. Ты меня понял?

Нет. Нет, он совсем ничего не понимал.

— Ты не можешь себе представить, какая ярость обрушится на тебя и на весь твой род, если ты обидишь Эмму. Она невиновна ни в каких преступлениях перед тобой. Я же другое дело, — закричала женщина.

Лаклейн услышал, как на заднем фоне другой женский голос мягко сказал:

— Анника, попроси его передать трубку Эмме.

Прежде чем та успела попросить, он ответил:

— Она спит.

— Там ночь… — начала эта Анника.

На заднем фоне вновь раздался женский голос:

— Взывай к его разуму. Кто сможет быть настолько жестоким, чтобы причинить боль маленькой Эмме?

Он был.

— Если ты ненавидишь нас, то перенеси сражение сюда, но это создание в жизни своей никого и никогда не обидело. Отправь её домой, в её ковен.

Ковен?

— Почему она боится вампиров?

— Ты позволил им приблизиться к ней? — завизжала она, заставив Лаклейна убрать трубку от уха. Судя по её голосу, она пришла в большую ярость, услышав, что рядом с Эммой были вампиры, чем когда узнала, что Лаклейн удерживал её.

Та, у кого был рассудительный голос, сказала:

— Спроси, причинит ли он ей вред.

— Причинишь?

— Нет. Никогда, — сейчас он мог утверждать это с уверенностью. — Что ты имела в виду, говоря, «позволил им приблизиться к ней». Вы и есть «они».

— О чём ты говоришь?

— Вы отделились от Орды? Ходили слухи о группе…

— Ты думаешь, я вампир?

Услышав этот визг, Лаклейн ещё быстрее убрал телефон от уха.

— Если нет, тогда кто же ты?

— Я — валькирия, ты, невежественная псина!

— Валькирия, — почти беззвучно прошептал он. У него перехватило дыхание, покалеченная нога подогнулась, и Лаклейн осел на кровать. Рукой он нашёл бедро Эммы и сжал.

Теперь всё стало совершенно ясно. Её фееподобная внешность, крики, от которых лопалось стекло.