Мною раскрыта физиология мышления. Был экспериментально выяснен момент онтогенетической и филогенетической связи процессов возбуждения и торможения центральной нервной системы. Мною впервые было выявлено, что при заглушении деятельности центральной нервной системы сперва пропадают процессы торможения, а затем процессы возбуждения. Восстанавливается же ЦНС (центральная нервная система. — Авт.)в обратном порядке: сперва появляется процесс возбуждения и только по прошествии некоторого (разного) времени процесс торможения. Такие наблюдения никто до меня не проводил. Таким образом, в процессах между угнетением и восстановлением функций центральной нервной системы находится пауза процессов торможения. Это показало и доказало на практике экспериментами возможность получения правильного отображения действительности в коре головного мозга. Здесь таятся большие перспективы в „чтении мыслей“, разрешении проблемы так называемой „откровенности “…»

Сколько раз мы еще встретим у Григория Моисеевича подобные перечисления своих заслуг на научной ниве. Сколько еще почерпнем нового из его личной «откровенности». И нигде в этом чуть ли не исповедальном послании не прозвучит хотя бы намек на неуверенность в справедливости «государственной необходимости» или на покаяние из-за собственной сопричастности к неправедной расправе над десятками людских душ? Скорее, наоборот — твердая убежденность в целесообразности продолжения дела в еще больших масштабах и перспективах.

Такие люди не считали себя убийцам. Они — работали. И думали, что их отстранение от активной деятельности, изоляция от общества временны, что все это произошло по какой-то нелепой ошибке.

Так и осталось загадкой, почему и после изгнания из лаборатории Могилевскому не был закрыт вход в образовавшиеся после нее филиалы. Может, влиятельные друзья постарались уговорить начальство, убедили в особой ценности, незаменимости этого работника. Во всяком случае, его сотрудничество с генералами Судоплатовым и Эйтингоном не оборвалось.

И еще. Работа первой комиссии по проверке лаборатории, как уже указывалось, была приурочена к очередной реорганизации всего карательного аппарата НКВД, в который раз разделенный на два ведомства: Министерство внутренних дел (МВД) и Министерство государственной безопасности (МГБ). Слишком уж много власти и возможностей сосредоточилось в руках его правителя. После реорганизации лаборатория не попала ни в Министерство внутренних дел, ни в Министерство госбезопасности. Она официально как бы вообще исчезла с лица земли. Но то была лишь видимость упразднения таинственной структуры. Свое существование она продолжала. Вспомните откровения Могилевского о перспективах развертывания аналога лаборатории с выделением больших сумм на ее воссоздание под новой ширмой и о штате сотрудников. Не у дел остался Григорий Моисеевич, как бывший руководитель спецлаборатории, который только по этой причине не был осведомлен относительно реализации тех планов. Незаменимых людей нет. После него пришли другие. И получается, что тайные эксперименты с ядами и тихие убийства людей не прекращались, а, значит, необходимость в консультациях и услугах таких людей, как профессор Могилевский, вовсе не отпала.

Падать даже с небольшой высоты и то больно. Свое же отстранение, как считал сам Могилевский, явно незаслуженное, он переживал очень тяжело. Ему то и дело грезилось, что в один прекрасный день за ним придет машина, его доставят в кабинет министра и последний, крепко пожав ему руку, извинится за допущенную ошибку и снова вернет к прежней работе. Поэтому Григорий Моисеевич и не пытался подыскивать себе новое место, а свой вынужденный уход расценивал как временный. Он терпеливо ждал, несмотря на грустные вздохи жены, и, как ему показалось, дождался.

Пришла повестка. Его вызывали в следственную часть МГБ. Это случилось летом 1951 года.

Григорий Моисеевич по такому случаю с особой тщательностью погладил галифе, надел новый китель с орденами и медалями, покрасовался перед зеркалом. Выглядел он солидно, по форме, будто приготовился к параду.

То, что его вызывают повесткой, он воспринял без особой настороженности. Больше того, предполагал, что его обращения в высокие инстанции достигли цели — начальство наконец-то обратило на его упоминания о «проблеме откровенности» — и теперь ему предложат заняться ею для разоблачения настоящих шпионов и вредителей.

В кабинете следователя, куда он явился согласно повестке, его встретил моложавый подполковник госбезопасности. Его хмурый вид мигом рассеял все иллюзии Григория Моисеевича относительно благоприятности перспектив визита на Лубянку и не сулил ничего хорошего.

— Здравия желаю, — браво, по-военному поздоровался Могилевский, хотя разница ввозрасте и званиях была в его пользу и субординация (не говоря уже об обычной вежливости) требовала, чтобы младший приветствовал старшего офицера первым.

— Садитесь, — небрежно бросил подполковник, пропустив мимо ушей приветствие, и ткнул указательным пальцем на привинченную к полу табуретку. — Моя фамилия Рюмин. Буду заниматься вашим делом.

Было совершенно очевидно, что полковничьи звезды на погонах и регалии не произвели на Рюмина абсолютно никакого впечатления.

— Спасибо, — почему-то поблагодарил Григорий Моисеевич.

— Надеюсь, мне не требуется растолковывать, почему вы сюда вызваны?

— Простите, не совсем.