— Три раза в день!.. — прошептал седой старик, все еще не веря услышанному, и вдруг заплакал.

— Три раза. А еще ежедневно будет совершаться врачебный обход. Как в обычной больнице. Вот ваша медицинская сестра Анна Сергеевна. Можно звать просто Аня, Анюта. Туалет у нас в конце коридора, и водить туда вас будут поочередно. Кому трудно дойти до туалета, могут воспользоваться судном. Судно имеется у каждого под кроватью, в чем, надеюсь, вы уже смогли убедиться. Потом его сполоснут и продезинфицируют. Какие еще вопросы?

Больше никто вопросов не задавал.

— К сожалению, меня ждут пациенты в соседних палатах, я должен завершить обход. Но с каждым из вас непременно встретимся, когда вы будете проходить обследование.

Могилевский заметил, как после его слов неожиданно потеплели глаза профессора, слабая улыбка скользнула по его лицу. Артемий Петрович давал понять, что узнал Григория Моисеевича, и даже связывал перевод его сюда с желанием помочь.

— Вы идите, я вас догоню, — сказал Могилевский ассистенту и Анюте.

Едва они скрылись за дверью, он тотчас подошел к Сергееву.

— Как же так, Артемий Петрович? — спросил Могилевский.

— Не спрашивайте, голубчик, — схватив его за руку, к изумлению остальных арестантов, зашептал профессор. — Скажите, это правда больница?

— Конечно, — не моргнув глазом, подтвердил Григорий Моисеевич.

— Значит, вы ушли оттуда, где недавно работали? — оглядевшись по сторонам, тихо спросил Сергеев.

— Да, не выдержал… — продолжал врать Могилевский.

— Вот и прекрасно! Скажу вам, я так рад за вас. В эти страшные времена лучше держаться подальше от всяких ядов. Я могу на вас рассчитывать?

— Разумеется!

— У меня развивается жуткая аритмия, я даже начинаю задыхаться во время сердечных приступов, — начал делиться своими бедами Артемий Петрович. — Хоть и жить уже не хочется, но лучше умереть где-нибудь на зоне, среди людей. Нас ведь теперь в лагерь отправят, как я понимаю…

— Я попытаюсь оставить вас здесь, при палатах, — пообещал Могилевский.

Профессор благодарно взглянул на него, и скупая стариковская слеза скатилась по его щеке, а в глазах вспыхнула такая мольба и надежда, что Могилевский не выдержал и склонил голову.

— Я несправедливо относился к вам одно время, простите старика, если можете, — прошептал Сергеев.

— Для вас все осталось позади. Скоро мучения кончатся, Артемий Петрович.

Остальные трое заключенных, оказавшись невольными участниками доверительного разговора, старались ни слова не пропустить из этого странного диалога.

— Мы еще увидимся! — произнес Могилевский, обращаясь ко всем, и вышел из палаты. В дверях он столкнулся с Ефимом, который никуда не уходил.

В принципе персоналу лаборатории с заключенными разговаривать категорически запрещалось. Но Григорий Моисеевич не очень-то беспокоился по этому поводу. Если кто-то из сотрудников напишет донос или настучит на него начальству, он всегда может сослаться на то, что разыгрывал перед «птичками» обычный спектакль, исполнял роль настоящего врача. А врач, как известно, должен выслушивать жалобы пациентов.

Другое дело, если сам профессор разоткровенничается перед сокамерниками, а те начнут болтать на эксперименте. Это опаснее, особенно если на нем окажутся Эйтингон, Лапшин… Значит, надо сделать так, чтобы такое исключить.

Действительно, поведение начальника не осталось без внимания Хилова. Он не слышал содержания разговора между Сергеевым и Могилевским, но сумел разглядеть через глазок, что они о чем-то доверительно шепчутся.

— Знакомый? — спросил ассистент, когда Григорий Моисеевич вернулся в свой кабинет.

Начальник лаборатории бросил на него настороженный взгляд.

— Не беспокойтесь, Григорий Моисеевич. Я же на своих не стучу.

— С чего это вы взяли? Я лишь спросил, сколько «пациенту» лет и не болел ли он раньше сердечными заболеваниями. Вам же известно, что мы должны быть знакомы с анамнезом пациента. Это необходимо для проведения эксперимента, — сердито ответил Могилевский на реплику Ефима, не желая вступать с ним в доверительный разговор.

— Это все записано в его карточке.