— Так оно и было, — пробормотал Григорий Моисеевич, облегченно вздыхая: всего лишь сон, кошмар. Целую сковороду картошки со шкварками вечером умял, пожадничал, не остановился — вот обжорство и аукнулось. Толстеть начал Могилевский, округляться. Животик уже выпирал. Нехорошо. Надо бы соблюдать меру…

Первое посещение лаборатории Лапшиным совпало с началом испытаний сконструированной по проекту Могилевского трости-кололки. Старший начальник пришел в кабинет, где уже сидели комендант Блохин, бывший куратор исследований Филимонов, сотрудник лаборатории Осинкин. За прикрытой дверью смежной комнаты стояло несколько вооруженных сотрудников НКВД из состава охраны. Могилевский дал команду ввести «пациента». Когда тот вошел и в растерянности остановился посреди комнаты, Григорий Моисеевич по традиции начал знакомство ласково, сам поднялся, доброжелательно взял его за руку, заботливо проверил пульс.

— Как ваше самочувствие, что беспокоит? — участливо справился «доктор» у заключенного.

— Жалоб на здоровье нет. Только вот несколько ночей подряд не могу заснуть. Каждую минуту жду: сейчас за мной придут и поведут на расстрел. Уж лучше бы сразу…

— Постараемся вас успокоить. Ассистент, займитесь «пациентом», осмотрите его.

Человек в фартуке энергично прощупал заключенного, попросил раздеться до пояса, сделать несколько приседаний. Затем постучал металлическим молоточком по коленям, посмотрел его зрачки, заставил открыть рот.

— Теперь оденьтесь. Присядьте вот здесь, расслабьтесь, положите обе руки на стол, — точно проводя показательные упражнения, деловито управлялся с «пациентом» Хилов.

— Вот возьмите свежую газету, — продолжал он, стремясь отвести внимание заключенного от происходящего, — почитайте последние новости с фронта.

Приговоренный к смерти послушно выполнял все, что от него требовали. В его голубоватых глазах засветилась надежда, что с ним не поступят, как с остальными. Иначе зачем его привели на этот непонятный медицинский осмотр. Других сокамерников, насколько ему помнилось, этим процедурам не подвергали. Просто уводили «с вещами». А его вещи — узелок с туалетными принадлежностями, очками и парой носков, выстиранных накануне вечером, — остался в камере. Значит, ему еще предстоит туда вернуться.

Хилов старался как можно эффектнее разыграть перед своим новым начальником задуманное Могилевским самое настоящее представление. Взяв со стола трость с загнутой вверху ручкой, он, как заправский артист, сделал элегантное вращение ею, заслужив восхищенное хмыканье Блохина, и нижним ее концом как бы невзначай прикоснулся к телу жертвы слева чуть выше пояса. «Пациент» вздрогнул, как от удара слабым током, непроизвольно вскрикнул. Сидевший в кресле за спиной заключенного Могилевский включил секундомер. Ассистент извинился перед заключенным за свою «неловкость». Потом заботливо наклонился над ним, загнул край робы, достал марлевый тампон и неторопливо убрал с тела жертвы крохотный подтек желтоватой жидкости, оставшейся в месте укола.

— Еще раз простите за неловкость. Теперь все самые неприятные ощущения для вас позади, — ехидно усмехнулся Хилов.

Но «пациент» никак не отреагировал на его слова, не понимая, что с ним происходит. Он растерянным взглядом оглядел всю комиссию. Сидевшие за длинным столом большие чины НКВД напряженно молчали, глядя во все глаза на заключенного. Ассистент с выражением исполненного долга сделал широкий шаг в сторону и отдал поклон, как принято в цирковом представлении. Блохин даже тихо ему поаплодировал, что-то шепнув на ухо Григорию Моисеевичу. Ефим осторожно опустил трость на стеллаж стеклянного шкафа и повернулся к столу, за которым сидел «человеческий материал» с газетой в руке. В следующий момент заключенный еще раз коротко вскрикнул, запрокинул голову назад и с грохотом повалился со стула. Мертвые глаза были неподвижны.

— Готов, — удовлетворенно хмыкнул Могилевский. — С момента укола прошло чуть больше полутора минут. Как видите, смерть наступает, можно сказать, почти мгновенно. Небольшая пауза по времени просто необходима, чтобы исполнитель успел немного отойти от жертвы. И заметьте, никакого шума. Как говорится, был человек и нет его. Чем не эвтаназия? Легче этой смерти не бывает. Перед вами безжизненный труп.

Все было разыграно как по нотам. Григорий Моисеевич ждал если не откровенной похвалы, то уж, во всяком случае, положительной реакции нового начальника. Но тот почему-то сразу удалился, не обронив ни единого слова. Могилевский, явно не ожидавший такой реакции, вмиг потускнел.

— Не переживай, — успокоил его Блохин. — Твоя работа тонкая, специфичная. Ее понять дано не каждому…

На другой день Лапшин вызвал Могилевского в свой кабинет. Официальным тоном потребовал представить полный отчет о деятельности спецлаборатории. Григорий Моисеевич начал было перечислять все свои достижения. Начальник его не перебивал. Напряженно думая о чем-то своем, он рисовал карандашом на чистом листе бумаги каких-то чертей и лишь изредка поднимал на говорящего тяжелый, недобрый взгляд усталых глаз. Вместо ожидаемого одобрения или хотя бы вопросов по поводу увиденного накануне Лапшин холодно произнес:

— Позвольте мне еще раз поближе познакомиться с лабораторией, посмотреть все ваше хозяйство.

— Я к вашим услугам, — разочарованно ответил Могилевский.

Лапшин появился в «хозяйстве» с утра. Начальник лаборатории сразу же решил ошарашить этого дилетанта новизной и внушительностью своего дела. Но тот его опередил:

— По окружающей обстановке не поймешь, чем занимаются в лаборатории. С виду нормальный медицинский пункт. Легенда отработана. Точно такие же медпункты существуют в любой тюрьме…