— Странно, — подытожил Наумов. — Какое отношение эти командировки имеют к профилю работы лаборатории? Кстати, куда он выезжает?

— В Ташкент, Куйбышев, Чкаловск, Ульяновск, — перечислил Ефим те города, о которых слышал от Григория Моисеевича.

— Неужели начальник нашел неизвестные нам возможности продолжать эксперименты на людях? — размышлял Наумов. — И в самом деле, после возвращения из каждой поездки он дает новые задания по совершенствованию тех или иных препаратов…

Что же до ассистента Хилова, то сам Ефим в последние недели не находил себе места. Исчезла жена Евгения. Она и раньше иногда пропадала и не появлялась дома по нескольку дней. Но потом возвращалась — помятая, усталая, иногда избитая, безучастная ко всему. Потом целый месяц отходила, приводила себя в порядок, а заодно равнодушно обслуживала мужа в его ненасытной мужской потребности. За доставленную в постели радость Хилов ей все прощал и летал целый месяц словно на крыльях. А потом жена снова пропадала. И снова Ефим ходил понурый и как в воду опущенный. Когда шли круглосуточные испытания ядов на «птичках», он отвлекался, ночевал в лаборатории, дежурил возле камер, фиксируя все проявления действия препаратов и переносил отлучки жены не так болезненно. Но с прекращением экспериментов на людях, да еще когда сам начальник исчезал на недели неизвестно куда и ассистенту приходилось целыми днями бесцельно слоняться из угла в угол, выдерживать такую обстановку ему стало совсем невмоготу. Нервный стресс бил по самому уязвимому у Хилова месту — желудку. Ефим буквально корчился от боли.

Уже пошла третья неделя, а Жени все не было. Она не появлялась ни на работе, где ее ждали, потому что забрала с собой какие-то бухгалтерские документы и важные накладные. Ничего не слышали о ней и ее подруги. Хилов перестал спать ночами, просыпался от любого шороха и выскакивал за порог. Все напрасно. Она не появлялась.

Приходя утром в лабораторию, он смотрел на всех страшными, безумными глазами, и даже Анюта Кирильцева в страхе шарахалась от него и не смела пикнуть, а не то чтобы бросить в его адрес что-то язвительное.

Лаборатория разваливалась. Это понимали все, только никто не знал точно, чем все это кончится.

Убийства, если человек перешагивает нравственный барьер, становятся подчас такой же притягательной силой, как наркотики. Это страсть по острым, почти болезненным ощущениям. Не имея возможности проводить эксперименты на людях, Могилевский психологически оказался не в силах заставить себя перейти снова к испытаниям ядов на животных. «Лошадь не человек». Эта фраза, подхваченная Берией, стала для Григория Моисеевича, что называется, крылатой. Нет, он давал своим подчиненным задания продолжать опыты на мелкой живности: на мышах и кроликах, но заставить себя ежедневно участвовать в таких испытаниях не мог. Не тот масштаб, не тот уровень. К его глубокому удовлетворению, удачная операция с умерщвлением американского агента Сайенса была воспринята одобрительно не только Эйтингоном. Он рассказал о ликвидации Судоплатову, и тот принял этот факт к сведению.

Однажды осенним вечером, когда Григорий Моисеевич корпел над составлением отчета об итогах работы по очередному препарату, по внутренней связи раздался звонок. Могилевский поднял трубку, услышал приветствие Павла Анатольевича Судоплатова, и сердце «ядоведа» волнующе забилось.

— Зайди прямо сейчас, надо кое-что обсудить. Сможешь?

— Смогу! — как пионер, ответил начальник лаборатории.

«Кое-что» оказалось делом серьезным, потому что проворачивать его, как говаривал Филимонов, пришлось не в Москве, не в стационарных условиях лаборатории, а на выезде. Отправились поутру на трех машинах. Григорий Моисеевич обычно не спрашивал куда, не его это была забота, он только интересовался: на выезде или в Москве, сколько человек, с кем он поедет, каков характер ликвидации — смерть должна быть мгновенной или с растяжкой на дни и недели. Судоплатов на эти вопросы отвечал так же лаконично: «На выезде, со мной, мгновенно».

— Когда? — спросил Могилевский, как только вошел в кабинет и услышал от генерала первую лаконичную реплику.

— Через сорок пять минут выезд. Во дворе машина уже ждет.

Могилевский задумался. Он завтра собирался идти с женой на день рождения к какой-то ее знакомой или родственнице, но тут уж ничего не поделаешь — придется ей посетить юбилей без него.

— Далеко? — задал еще один вопрос Григорий Моисеевич.

— В Ульяновск. На машине туда и обратно. О еде и другом не беспокойся. Нам уже все необходимое приготовили. Со мной еще два сотрудника. Ты — третий. Хорошие ребята, время проведем нормально. Иди собирайся.

Дорога в город на Волге из Москвы долгая. В пути Судоплатов стал разговорчивей.

— Нам поручено устранить агента американской разведки, — приоткрыл он тайную цель поездки и усмехнулся: — Соплеменника твоего. Еврейский националист. Как, не жалко будет?

Могилевский промолчал: впервой, что ли, соплеменников на тот свет отправлять? Умирают точно так же, как и все другие. Никогда не интересовался и такими, к примеру, вопросами, что американский агент делает в Ульяновске. Это был открытый город, хотя и там имелось немало засекреченных объектов, которыми интересуется иностранная разведка. Вслух же он сказал:

— Мои соплеменники другими делами занимаются.

— Вот учитесь, ребята, как надо отвечать! — бросил генерал своим помощникам.

На том разговор и оборвался. Каждый углубился в свои мысли. Вскоре мерное покачивание и монотонное урчание мотора склонили всех этих странных путешественников ко сну.

При въезде в Ульяновск, как всегда в командировках, изрядно выпили, благо местные коллеги встретили их заботливо, радушно и гостеприимно. Но рано утром, тоже как обычно, без всяких проволочек взялись за дело. Работали в милицейской форме. «Агент Америки» совершал утренний моцион — гулял по улице в легкой одежде.