— Я могу оформить ее в университет, — сказал он, глядя в землю. — ОВ не примет ее, и поощрять ее желания будет жестоко.

«Жестоко?», — подумала я, злые слезы наворачивались на глаза. Жестоко затоптать все мои надежды в грязь. Жестоко — бросить мне вызов, и когда я приняла его, говорить, что я не справилась, потому что потеряла сознание в конце. Но он был прав. Действительно, то, что я упала в обморок, имело значение. Что еще хуже, в ОВ знали об этом. Мне теперь ни за что не пройти медкомиссию. Я слабая и хилая. Я шумно хлюпнула носом, и мама посмотрела на меня, прежде чем снова обратиться к моему брату.

— Робби, могу я поговорить с тобой?

— Мам…

— Сейчас, — непререкаемым тоном сказала она. — Войди в дом.

— Да, мэм, — недовольно пробурчал он. Опустив палку с зефиром в костер, он двинулся к дому.

Я вздрогнула, когда с силой захлопнулась дверь. Тяжело вздохнув, мама вытащила палку из огня и поднялась. Я не смотрела на нее, когда она передала мне зефир. Это конец, теперь я никогда не смогу делать то, что заставляет мою кровь бурлить, оставляя ощущение жизни во всем теле.

— Я вернусь, — сказала мама, сжав мое плечо. — Я бы сохранила подарки до восхода солнца, но хочу, чтобы ты открыла их сейчас, до начала дня.

Ее тонкие, но сильные руки вынули из кармана конверт и небольшой подарок, который она положила мне на колени.

— Счастливого солнцестояния, дорогая, — прошептала она, и единственная слезинка потекла по моей щеке, когда она последовала за Робби в дом. Я вытерла щеку, сердце было разбито. Все так несправедливо. Я сделала это. Я вызвала призрака, хотя и не папу. Я помогла сохранить девочке жизнь. Тогда почему я чувствую себя по уши в дерьме?

Установив зефир Робби над костром, я сняла перчатки, и холодными пальцами открыла конверт. С округлившимися глазами я вытащила из него мое заявление в ОВ, подписанное мамой. В шоке я сунула его обратно в конверт. Я получила разрешение, но на этом и все.

— А тут что? — печально обратилась я к коробочке, — набор наручников, которые я никогда не буду использовать? Размер как раз подходит.

Я посмотрела на розовые облака и затаила дыхание. Облачко пара из моего рта как никогда отображало мое настроение — туманное и мрачное. Отложив конверт в сторону, я открыла коробочку. Слезы потекли по щекам, когда я увидела, что было в нем. Завернутые в тонкую черную бумагу часы моего папы. Чувствуя себя самой несчастной в мире, я оглянулась на дом. Она знала, какие чары я сделала. Она знала все, иначе зачем бы еще она отдала мне часы? Тоскуя по папе еще отчаяннее, я сжала часы в ладонях и уставилась на огонь, почти раскачиваясь от боли в сердце. Возможно, все сложилось бы иначе, если бы он показался. Я была рада, что он покоится с миром, и чары не вызовут его, но черт возьми, казалось, будто в груди образовалась гигантская дыра.

Ощущение тепла прошло сквозь меня, и я испугалась, оглядываясь по сторонам и сглатывая слезы. Пара рук показалась на верху деревянного забора, и как только я вытерла лицо, маленький человек в длинном пальто перепрыгнул через него. Пирс.

— О, привет, — сказала я, вытирая лицо в надежде, что он не заметит моих слез. — Я думала, ты уже ушел.

Я вытерла руку об одеяло, сложив руки на коленях, сжимая в ладонях папины часы и свое страдание. Пирс смотрел на дом, когда подходил ко мне, оставляя на снегу отпечатки мужских ботинок.

— Посмотрев на вашу мать в доме того выродка, я решил проявить осторожность, — ответил он со слабой улыбкой.

— Она пугает тебя?

— Как змея лошадь, — заявил он, притворно вздрагивая.

Он еще раз взглянул на дом и сел на место Робби. Я ничего не сказала, отметив расстояние.

— Я не мог найти ваш дом, — сказал он, глядя в огонь, а не на меня. — Водитель общественных вагонов… ах… автобусов сжалился надо мной и показал мне «желтую книгу».

Я фыркнула, чувствуя себя намного лучше рядом с ним.

— «Желтые страницы».

Кивнув, он смотрел на все еще горевший зефир.

— Да, «Желтые страницы». Цветной человек был так добр, что отвез меня в ваш район.

Я в ужасе уставилась на него, но потом вспомнила, что он умер почти сто пятьдесят лет назад.

— Сейчас вежливо называть их черными. Или афро-американцами, — поправилась я, и он спросил:

— Они все свободны сейчас?

— Была большая война по этому поводу, — ответила я, и он кивнул, погрузившись в глубокие размышления. Я не знала, что сказать, и, наконец, Пирс повернулся ко мне.

— Почему вы так грустны, мисс Рэйчел? Нам все удалось. Моя душа отомщена, и девочка в безопасности. Я уверен, что с первыми лучами солнца я с миром вернусь обратно. — Его взгляд потускнел. — Будь то хорошо или плохо, — добавил он.

— Конечно, хорошо, — торопливо проговорила я, мои пальцы впились в часы, как будто я могла выкроить еще немного времени на счастье для него. — Я болею за тебя, и я знаю, что все будет хорошо. Обещаю.

— Вы выглядите обеспокоенной, — пробормотал он, скрывая улыбку.