— Особо интересным событием за время полярной ночи был разговор двух полюсов.

— Наконец, полярная ночь пошла на убыль. 24 февраля с огромной радостью мы встретили солнце. Первые косые лучи его раздражающе действовали на глаза, привыкшие к керосиновой копоти. Почти все наши щенки, выросшие в предбаннике в течение полярной ночи и еще ни разу не видевшие солнца, выбежав на крыльцо, совершенно ослепли.

— Все так и ослепли? — перебил плавно лившуюся речь кочегар Московский.

— Молчи ты, „собачий шеф“, — загуторили матросы, и снова напряженная тишина воцарилась в кубрике.

— Благодаря терпению, — продолжал тов. Шашковский — и настойчивости нашего врача, лечившего собак разными примочками, первое поколение собак на Земле Франца-Иосифа было избавлено от слепоты. Огромное количество снега, выпавшее за время полярной ночи, уравняло все неровности каменистой почвы острова и отбрасывало от себя так много солнечного света, что воспаленные глаза с удовольствием отдыхали на единственном темном пятне в нашей бухте — огромной скале Рубини-Рок, вертикальные обрывы которой были свободны от снега.

— С наступлением солнечной погоды аэрологические наблюдения были расширены. В особо благоприятные дни выпускались серии шаров-зондов, связанных вместе и влекших в высь прибор, называемый метеорографом, системы директора Слуцкой аэрологической обсерватории проф. П. А. Молчанова.

Прибор этот в течение всего полета непрерывно записывает температуру, влажность и давление воздуха. В конце полета зажигательный шнур, горение которого рассчитано на определенное время, пережигает веревку, которой метеорограф привязан к несущим его шарам, — и прибор падает на землю часто за много километров от места его выпуска.

Начальник станции П. Я. Илляшевич растил пойманного медвежонка.

— Прибор этот рассчитан на то, что кто-нибудь из окрестных жителей найдет его и доставит за вознаграждение. К сожалению, на „окрестных жителей“ нам рассчитывать не приходилось. Единственным населением архипелага Франца-Иосифа, занимающего около 40 тыс. кв. метров общей площадью, — были мы. Со всех сторон нас окружало полярное море, самыми ближайшими пунктами, отстоявшими на многие сотни километров от нас, были: к западу — Шпицберген, к югу — Новая Земля, к юго-востоку — Северная Земля. Нам приходилось самим пускаться по льду вдогонку за улетающими метеорографами. Один из таких приборов удалось найти нашему товарищу Алексину в торосах около острова Скотт-Кельти.

— Весной и летом мы производили наблюдения над ледяным покровом в бухте Тихой и ее окрестностях. Зарисовывали облака, которые здесь имеют совершенно иной характер, форму и вид, чем на материке.

— Незадолго до начала таяния снега тремя сотрудниками была произведена снегомерная съемка поперек западной стороны острова Гукера. Путь их лежал целиком по ледниковому щиту, покрывающему почти сплошь весь остров. Здесь измерялись высоты снежного покрова и брались пробы на плотность. Работу эту необходимо было произвести, чтобы точно выяснить количество осадков, выпадающих на Земле Франца-Иосифа за год. Другими способами, имеющимися в распоряжении науки, этот вопрос выяснить было нельзя в силу особых условий погоды в этих широтах.

— В январе мы получили приветственную телеграмму от Фритьофа Нансена, проходившего вдвоем со штурманом Иогансеном тридцать пять лет назад в июне, во время беспримерного тысячеверстного блуждания пешком по движущимся льдам, мимо теперешнего местонахождения станции.

— Единственная связь с далеким материком — радио вносило большое разнообразие и радость и уничтожало впечатление оторванности. В хорошо обставленной уютной кают-компании вечером раздавались голоса дикторов Ленинградского радиоцентра, Московской станции им. Коминтерна. Они знакомили нас с последними событиями и достижениями страны, строящей социализм.

' Так прошел год нашей дружной коллективной жизни. Ледокол „Седов“ вернулся за нами.

— Самый удачливый из полярных зверобоев, лучший капитан Арктики Воронин полностью сдержал слово, данное при прошлогоднем торжественном прощании: умело поборов штормы и льды, пришел в срок в бухту Тихую.

— Тов. Московский, твоей бригаде на вахту!

Застучали деревянные подошвы по лестнице. Кубрик опустел. Ледокол остановился для производства океанографических работ.

Накрапывал мелкий дождь. Небо, укутанное в серое мокрое одеяло облаков, было угрюмо и холодно. Желтоватые валы Баренцова моря вздувались за ютом.

Проф. Р. Л. Самойлович в больших норвежских сапогах приготовлял на корме торпеду — трубку Экмана к погружению в подводное царство. Привешенная к медной проволоке, она тихонько спускалась до поверхности воды, а затем ныряла на дно. Натянутая стрелой проволока мелодично звенела, пока торпеда не ударялась о дно. Начинался отсчет: „50, 100, 200, 300 метров…“