— Проявляйте благоразумие.

— Конечно, — сказала Харриет. Она немного нервничала, ей казалось, что время благоразумия уже прошло. — Но если мы пригласим людей, мы должны будем дать им свободу действий, — добавила она.

Очевидно, это было горьким напоминанием, но его следовало сделать. Харриет предвидела бесконечные ограничения и задержки, ожидающие сыщиков, и понимала трудности, связанные с разделением ответственности. Полиция не подчиняется никому кроме себя, но нанятым частным детективам приходится делать более или менее так, как им сказано. Она посмотрела на доктора Бэринг и задалась вопросом, сможет ли мисс Климпсон или любой из её подчинённых противостоять этой важной персоне.

— А теперь, — сказала декан, когда она и Харриет вместе пересекали дворик, — я должна пойти и заняться родителями Ньюлэнд. Я не горю желанием это делать. Они будут ужасно расстроены, бедняги. Он — очень мелкий государственный служащий, и карьера дочери значит для них всё. А кроме личной стороны этой трагедии, будет ужасно, если это отразится на её экзаменах. Они очень бедны, но трудолюбивы, и так гордятся ею…

Мисс Мартин отчаянно махнула рукой, расправила плечи и пошла решать эту проблему.

 Мисс Хилльярд в мантии шла в один из лекционных залов. Она выглядела совершенно отчаянной, с ввалившимися глазами. Её взгляд бегал из стороны в сторону, как будто бы она боялась, что её кто-то преследует.

Из открытого окна на первом этаже Квин-Элизабет донёсся голос мисс Шоу, проводящей семинар:

— Вы, возможно, также цитировали эссе «О суетности». Помните пассаж: «Je me suis couch'e mille fois chez moi, imaginant qu’on me trahirait et assomeroit cette nuit-l`a», [77] — его болезненная озабоченность идеей смерти и его…

Колёса академическая машины вертелись. На входе, ведущем в их кабинеты, вместе стояли казначей и экономка с руками, полными бумаг. Они, казалось, обсуждали какой-то финансовый вопрос. Взгляды, которые они бросали друг на друга, были полны скрытой враждебности, женщины были похожи на угрюмых собак, скованных одной цепью и демонстрирующих ворчливое дружелюбие после окрика хозяина. Мисс Пайк спустилась по лестнице и миновала их, не проронив ни слова. Всё так же молча она прошла мимо Харриет и повернула вдоль постамента. Голову она держала высоко и вызывающе. Харриет вошла в комнату мисс Лидгейт. Мисс Лидгейт, как она знала, читала лекции, и её телефоном можно было воспользоваться без помех. Она заказала разговор с Лондоном.

Четверть часа спустя с упавшим сердцем она повесила трубку. Почему она должна удивляться, узнав, что мисс Климпсон нет в городе — «занята делом», — этого можно было и не говорить. Это казалось чудовищно несправедливым, но это было так. Не хочет ли она поговорить с кем-нибудь ещё? Харриет попросила мисс Мерчисон, единственную другую сотрудницу фирмы, с которой была знакома лично. Мисс Мерчисон уволилась год назад и вышла замуж. Харриет восприняла это почти как личное оскорбление. Ей не хотелось излагать все подробности дела Шрусбери совершенно незнакомому человеку. Она ответила, что напишет, повесила трубку и сидела, ощущая себя непривычно беспомощной.

Было очень хорошо жёстко проводить свою линию и мчаться к телефону с намерением безотлагательно «сделать что-то», но другие люди не сидят сложа руки, смиренно ожидая появления даже таких интересных и важных людей, каковыми мы являемся. Харриет посмеялась над собственным раздражением. Она решилась на быстрые действия и теперь была в ярости, поскольку у деловой фирмы оказались собственные дела. Всё же ждать дальше было невозможно. Ситуация становилась слишком кошмарной. Лица быстро становились хитрыми и неискренними, в глазах появился страх, совершенно невинные слова вызывали подозрение. В любой момент какой-либо новый ужас мог сломать последние границы и смести всё на своём пути. Она внезапно испугалась всех этих женщин: horti conclusi, fontes signati, [78] — эти женщины были окружены и запечатаны в этих стенах, и эти стены не допускают её в их мир. Сидя здесь при ясном утреннем свете и уставившись на прозаический телефон на столе, она почувствовала древний трепет богини Артемиды, девы-охотницы, стрелы которой несли бедствие и смерть.

Именно тогда ей в голову пришла фантастическая мысль: она же собиралась обратиться за помощью к другому выводку старых дев. Даже если бы ей удалось связаться с мисс Климпсон, как смогла бы она объяснить всю ситуацию этой высушенной пожилой деве? От одного вида некоторых злобных писем, ей, вероятно, сделается плохо, и вся проблема окажется выше её понимания. В этом Харриет была несправедлива к леди: за шестьдесят с лишним лет жизни в пансионе мисс Климпсон повидала множество странных вещей, и была так же свободна от комплексов, как и любой нормальный человек. Но сама атмосфера Шрусбери стала действовать Харриет на нервы. Ей сейчас требовался кто-то, с которым не нужно было бы специально подбирать слова, кто-то, кто не выкажет и не почувствует удивления от любого проявления человеческой оригинальности, кто-то, кого она знала и кому могла доверять.

В Лондоне было много людей — как мужчин, так и женщин, — для кого обсуждение сексуальных отклонений было банальностью, но большинству из них не слишком можно было доверять. Они пропагандировали нормальность с такой страстью, что она выступала у них наростами, как мускулы на культуристах, и едва ли они вообще выглядели нормальными. И они говорили громко и безудержно. От их шумного психического здоровья обычные, плохо уравновешенные смертные в тревоге сжимались. Она перебрала в уме различные имена, но не нашла ни одного, который точно подошёл бы. «Дело в том, — сказала Харриет, обращаясь к безмолвному телефону, — что я не знаю, нужен мне врач или детектив. Но я должна кого-то найти».