Он — врач. Ему тридцать шесть. Но это и не важно — могло быть и сорок шесть. Важно, что он именно вот такой, ну прямо сделан, как сказала бы Нелька, по моему эскизу. Вот только… уж это только!.. У него — жена и сын. Он, наверно, любит их и счастлив. Почему же я, дурочка, радуюсь, что он есть на свете?»

Леокадия перечитала написанное о Куприянове и заколебалась: надо ли об этом? Решительно оторвала, смяла последнюю страничку и закончила письмо обычными объятиями, поцелуями, пожеланиями.

Влево от интернатского вестибюля четыре ступеньки ведут в комнату, названную гостиной.

Здесь за небольшим круглым столом, вдали от шума, обычно ведут воспитатели разговоры с родителями.

Сейчас перед Леокадией сидит бабушка Рындина. Ей за восемьдесят, она едва добрела, но пришла сама, без вызова.

— Я, милая, ночами не сплю, все думаю: что с внуком станется?

— Все будет хорошо, — успокаивает Леокадия. — Он вчера первый раз в жизни Лизе сказал: «Извини». Валерику помогал дрова перетаскивать…

— Коленька добрый, — подтверждает старуха, и глаза ее влажнеют. — Только жизнь его озлобила. — Она встала. — Я, доченька, знаешь, зачем пришла?.. Ежли помру — вся надежда на тебя.

— Ну что вы, Лукерья Петровна! Вместе доживем до поры, когда он разумным человеком станет.

Дверь в гостиную приоткрылась, и в ее проеме вырос — Леокадия не узнала его в первую секунду — Виктор Нагибов.

— Можно?

Лукерья Петровна ушла.

— Здравствуй, Витя!

За те почти шесть лет, что прошли со времени их последнего и тяжкого разговора в студенческом общежитии, Леокадия не более двух-трех раз, да и то издали, видела Нагибова. Она знала, что Виктор за эти годы окончил электромеханический техникум, женился. Знала, что на комбинате он пользуется уважением, и как-то слышала от Альзина самые лестные отзывы о Нагибове.

— Простейшую вещь предложил: с двухсот тридцати вольт перейти на сто двадцать. Оказывается, это на тридцать процентов экономит электроэнергию. Воспользовался тем, что сечение проводов было поставлено с запасом. Светлая голова!

Леокадия и Виктор встретились как старые друзья.

— Мне Стась, он у нас в партбюро, сказал: «Помог бы ты, Витя, школе». И я решил — надо. Вот разыскал тебя… Спросить… С чего начать?

Виктор раздался в плечах. Как и прежде, спадали на лоб кольца густых волос, но теперь они словно бы передали часть синеватого отлива смуглому лицу. В уголках небольшого рта затвердели складки-бугорки. Цыганские глазищи смотрели спокойно.

— Как хорошо, что ты пришел! — воскликнула Юрасова.

И на мгновение Виктору показалось, что перед ним прежняя Лешка. Только нет, она была совсем другой: сдержаннее, серьезнее. Исчезли крапинки на носу, потемнели волосы и… глаза. Может такое быть? И взгляд их теперь вдумчивее. И вся она — строже…

— Ты, Витя, так нужен, представить себе не можешь! Особенно моему шестому «Б».

Она рассказала о классе, о Рындине.

— На днях он ударил Лизу. Класс возмутился, а я им говорю: «Что же вы не стали грудью на ее защиту? Легче всего приходить и жаловаться». Они поняли меня буквально и после звонка «стали грудью» в дверях класса, не пуская туда Рындина.

Она улыбнулась. «Раньше громко рассмеялась бы», — подумал Нагибов.

Он взял пепельницу, начал вертеть ее, продолжая внимательно слушать, и Леокадия заметила, что на правой руке, там, где когда-то была татуировка, теперь остался только широкий шрам, словно после ожога. Он неловко убрал руку.

— У Рындина нет родителей… Его испортила улица…

Леокадия запнулась: может быть, это бестактно и она невольно напомнила Виктору его собственную безрадостную юность.

— А я маму недавно к себе привез, — доверительно сказал он, будто уловил ход Лешкиных мыслей. — Болела очень… Одна осталась…

И, словно избегая этого ухода в прошлое, поднялся.

— Можно мне сейчас с твоими познакомиться? Есть план: из них и старшеклассников подготовить электромонтеров, киномехаников. А там, гляди, и за телевизор возьмемся…

Он скупо улыбнулся, ну точь-в-точь как Рындин.

— Потрудимся…

Ей вдруг вспомнился осенний день и встреча с Виктором у шандоров плотины после его возвращения из побега.

Теперь, отдаленная многими годами от первой юной привязанности, она могла бы спокойно и добро сказать Виктору много хороших слов, которых он, наверно, ждал от нее в те далекие времена. Но и сейчас Леокадия только сказала: