— Григорий Захарович, — прогудел Потап, — я считаю, в художественных книгах надо в основном о наших недостатках писать. Давать теневые стороны. Выявлять таких, как хапуга Лясько. Из ворованного материала домик себе на пять комнат отгрохал.

Вот, пожалуйста, еще один «философ», теневые стороны ему только подавай.

— Представьте себе: приходит к вам в общежитие писатель, — начал Альзин, — и видит: в сушилке темно — лампочка перегорела. На кровати в верхней одежде храпит Лобунец, Шеремет, скажем для примера, режется в карты…

Все заулыбались. Вот человек — каждую мелочь заметил!

Григорий Захарович посмеялся беззвучно, только задрожали крылья ноздрей да тени прошли по губам.

— И напишет писатель рассказ… Изобразит все эти, так сказать, теневые стороны. Реальность? Вроде. Но разве только это и есть в вашем общежитии? А то, что вы за день сделали? Не вы, Шеремет, вы сегодня, честно скажем, особо не утруждали себя, чтобы жить хорошо. А вот тот же Лобунец. А то, что с десяток ребят из вашего общежития поплыли по грязи в вечернюю школу? Что Панарин готовится в вуз, Саша Логвинов увлекается Макаренко, Иржанов неплохо рисует — это что, не реальность? Или тоже надо затенить? И если правду, Лобунец, писать, так получится, что перегоревшая лампочка — только деталь, хотя, конечно, и о ней надо писать. И хапуг выводить на божий свет… Да ведь мир не только из них состоит.

На дворе все те же темень и грязь.

Альзин пробирается по лужам, посвечивая жужжащим фонариком.

— Григорий Захарович! — раздается позади.

Лобунец чем-то смущен, в нерешительности. Неужели просьба? Что-то не похоже на этого парня.

— Григорий Захарович! Вы не думайте, что мы обыватели… и не понимаем… Конечно, вы правы, в нашей жизни на каждом шагу такие взлеты — дух захватывает! И глупо все сводить к теням да недостаткам… Глупо и неверно…

Потап шаркает сапогом по луже, словно подбивает мяч.

— Разве же это навсегда?

Альзин смотрит на Лобунца почти нежно.

«Вот, пожалуйста, — говорит он мысленно кому-то. — А в чем и хотели нас уверить?»

Взяв Потапа под руку, он говорит:

— Мы еще, дорогой строитель, пошагаем вместе по залитым огнями проспектам Пятиморска. А?

Булькает, захлебывается грязь под нотами.

Лобунец подтверждает:

— Пошагаем…

Ушли последние теплоходы из Пятиморского порта, и присмиревшее море словно задумалось в нерешительности перед зимним сном.

С моря на город неумолимо надвигались черно-синие гряды туч, дул острый ветер, и первые колкие снежинки падали на бурые, распластанные по земле листья клена, на выложенные вдоль дороги красные дерюжки спорыша. Огромные шары курая, неуклюже переваливаясь, как двуколки с отвалившимися колесами, катились по мрачной, безлюдной степи.

Первые заморозки принесли пятиморцам свои радости и тревоги. Радовались, что кончалась проклятая грязь, но тревожились: скоро ли ТЭЦ даст тепло в дома?

Строители срочно оборудовали на площадках обогревалки, одевались потеплее.

Для мерзлячки Веры наступили трудные испытания. Наконец она придумала: наливая в бутылку кипяток, грела перед сном постель. И все же простыла. Дня три ходила на стройку, пересиливая себя. Потов обратилась в поликлинику. Оказалось, температура тридцать восемь. Ей выдали бюллетень, но она продолжала ходить на работу.

Лешка чуть не силой отправила подругу домой, вечерами поила горячим молоком с содой и за неделю одолела простуду.

— Ты знаешь, — тарахтела она без умолку, — с девятнадцатого ноября к зарплате будут плюсовать коэффициент за работу в зимних условиях. Тебе на складе дадут валенки и телогрейку. По колдоговору.

День пробного пуска ТЭЦ стал для строителей праздником предвестником рождения комбината.

Потап, увидя несмелый дымок над кирпичной трубой, соскочил с бульдозера, заорал:

— Ды-ы-ы-ши-и-т!..

Валентина Ивановна позвала к себе Надю Свирь.

— Не организовать ли нам воскресник по уборке строительного мусора?

— Организуем, — кратко ответила Надя. — И городскую молодежь поднимем.

Через день над городом закружил «кукурузник», разбрасывая листовки штаба воскресника, сочиненные Панариным.

«Товарищи пятиморцы! — взывала листовка. — Комбинат — это тепло городу, вода, жилплощадь. Это жизнь города и его процветание. Поможем комбинату своим трудом! Все на воскресник!»

В восемь утра отряды стали собираться на центральной площади города. Ветер, по-степному необузданный, рвал одежду, гремел, лязгал железом. Казалось, со свистом мчатся свирепые орды. Меж колонн клуба, как лопасти о воду, хлопал призывный кумач. Город выставил три тысячи «штыков» и несколько десятков автомашин.