К одиннадцати стали собираться гости.

Первым пришел Андрей Дмитриевич Мигун. Он был своим человеком в семье Альзиных, не нуждался в специальном внимании и немедленно прилип к стеллажу с книгами. Влезши на лесенку, Андрей Дмитриевич достал мемуары Репина, полистал, рассматривая бесчисленные карандашные пометки Григория Захаровича, потом взял «Записки психиатра», книгу кораблестроителя Крылова…

В сборнике стихов Э. Багрицкого Андрей Дмитриевич обнаружил старательно упрятанную выписку из истории болезни:

«Больной Альзин Г. З.

Объективные данные: среднего роста, чрезмерной упитанности…»

Мигун улыбнулся: «Пожалуй!»

Далее следовал перечень болезней с мудреными названиями. Судя по тому, что выписку Альзин запрятал далеко, он решил ее «не принимать во внимание».

Появилась чета Чаругиных: Валентина Ивановна с мужем — медлительным, долговязым блондином, которого она называла Васей. Обычно бледное лицо Валентины Ивановны разрумянилось на морозе, и поэтому темные усики почти незаметны.

Чаругин сразу задымил папиросой и повел разговор о безобразиях в ремонтных мастерских, где работал. Он почему-то обращался не к Альзину, напротив которого сидел, а к его супруге Изабелле Семеновне — совершенно седой женщине с молодыми темно-вишневыми глазами.

Валентина Ивановна посматривала на мужа с любовью и какой-то опасливой готовностью немедленно прийти на помощь, если это понадобится. Она не была уверена, что в новогодний вечер нужны обличения главного инженера мастерских, и поэтому постаралась перевести разговор на другую тему.

— Да, знаете, какой номер недавно учудила наша Ленка? — воскликнула Валентина Ивановна, воспользовавшись маленькой паузой.

Дочери Чаругиных Леночке — три года, сыну Мишутке — пять. Оба в отца — большелобые, толстогубые…

— К нам в первый раз пришел Платон Яковлевич, — оживленно продолжала Валентина Ивановна, — Ленка закричала: «Ой, какой длинный нос!» Я от стыда чуть не сгорела, зашикала на нее, утащила в другую комнату. А позавчера Гаранжин снова зашел. Ленка чинно приблизилась к нему и, успокаивая, сказала: «Нос как нос!»

Все рассмеялись.

— Что-то Гаранжины запаздывают, — заметил Григорий Захарович и покосился на тарелку с жареными семечками — она стояла в глубине буфета. Страсть любил пощелкать дома, но при гостях, под сдерживающим взглядом Изабеллы Семеновны, не решался проявить свои плебейские наклонности. Хотя до Гаранжиных можно бы…

— А я на днях с Мишкой своим остро конфликтовал, — подхватил разговор Чаругин. — Прихожу с политзанятий и говорю Вале: «Двойку заработал». Сказал так, для красного словца, потому что отвечал неважно. А наутро отшлепал Мишку за баловство и поставил в угол. Время на работу отправляться. Говорю ему примирительно:

— Ну, подойди, попрощаемся.

Смотрит букой.

— Иди же!

А он из угла:

— Не хочу! Двоечник!

Разговор зашел о жизненной стойкости, о преодолении хворей.

— Пять лет назад, — хрипловатым голосом сказал Альзин, — было у меня кровоизлияние в мозг. Лицо перекосило, почти вовсе отказала правая рука. Ну что делать? Начал цветы разводить, копаюсь в клумбах целыми днями. И знаете, что спасло? Книга одна… Ее подсунула мне Беллочка…

Изабелла Семеновна покраснела до корней белых волос.

— Прочитал я там историю Клемансо. После двух кровоизлияний, немного придя в себя, он в семьдесят лет стал президентом Франции. Прочитал я и решил: какого черта падать духом, цветочки сажать. Надо разорвать круг обреченности! И что вы думаете? Дело пошло на поправку, скоро я смог дать нашему министру телеграмму: «Готов выполнять новое задание».

— И все же, — вмешалась Валентина Ивановна, — надо как-то щадить себя, не работать на полный износ. Вы сами, Григорий Захарович, рассказывали, как восхищались умением немцев отдыхать. Они ведь не пропустят обед из-за производственного совещания.

— Э-э-э, милые мои! — весело воскликнул Альзин, и его круглый живот колыхнулся в кресле. — В этих делах нам заморщина не указ. Недавно к нам сюда приезжали иностранцы и диву давались: «Что вы за люди? Еще крышу над цехом не возвели, а уже машины в нем работают. Мы так не можем». А мы должны! Чтобы не попасть в цейтнот. Это, гроссмейстер Мигун, кажется, называется выигрышем темпа?

— Но и обедать! И желательно вовремя, — Мигун улыбнулся Изабелле Семеновне, надеясь на ее одобрение.