Послания
вернуться

Кенжеев Бахыт Шкуруллаевич
Шрифт:

1972

«Бегут лучами к Богу…»

Бегут лучами к Богусозвездия вдали.На сонную дорогуих отсветы легли.В огромном спящем миреостались мы вдвоёмв неприбранной квартире,сдаваемой внаём.Уже лесные далисвободны ото льда,а мы сюда въезжалив такие холода!И разве переспоришьапрельское тепло,хотя с тех пор всего лишьтри месяца прошло.На празднике синицы,берёзы и ручьяне опускай ресницы,любимая моя.Скажи судьбе спасибоза тихое житьё.Зачем спрямлять изгибысолёных рек её?Пустырь ещё печален,но велики поля,и пятнами проталиниспещрена земля.Она бежит полого,далёко, в мир другой,за кольцевой дорогой,за рощей и звездой.Такой простор протяжный,такие сны видныс двенадцатиэтажнойбетонной вышины!Лежат себе отвеснодеревни и леса,и тело тянет в бездну,а сердце – в небеса.Недаром в договореи подпись, и печать.С квартиры этой вскоре,так вскоре нам съезжать!Что ж, упакуем книжки,да вынесем на двормещанской мебелишкиразрозненный набор.Фаянсовая плошка,серебряный браслет.Хозяйка из окошкасклонилась нам вослед.А утро вербой веет,и в сумеречной далимедлительно светлеетокраина земли…

1979

«В Переделкине лес облетел…»

В Переделкине лес облетел,над церквушкою туча нависла,да и речка теперь не у дел —знай журчит без особого смысла.Разъезжаются дачники, новечерами по-прежнему в клуберазвесёлое крутят кино.И писатель, талант свой голубя,разгоняет осенний дурманстопкой водки. И новый роман(то-то будет отчизне подарок!)замышляет из жизни свинарок.На перроне частушки поютпро ворону, гнездо и могилу.Ликвидирован дачный уют —двух поездок с избытком хватило.

«Жаль, что мне собираться в Москву…»

Жаль, что мне собираться в Москву,что припаздывают электрички,жаль, что бедно и глупо живу,подымая глаза по привычкек объявленьям – одни коротки,а другие, напротив, пространны.Снимем дом. Продаются щенки.Предлагаю уроки баяна.Дурачьё. Я и сам бы не прочьпоселиться в ноябрьском посёлке,чтобы вьюга шуршала всю ночьи бутылка стояла на полке.Отхлебнёшь – и ни капли тоски.Соблазнительны, правда, щенки(родословные в полном порядке),да котёнку придется несладко.Снова будем с тобой зимоватьв тесном городе, друг мой Лаура,и уроки гармонии братьу бульваров, зияющих хмуро,у дождей затяжных, у любви,у дворов, где в безумии светломсовременники бродят мои,словно листья, гонимые ветром.

1981

ОСЕНЬ В АМЕРИКЕ

«Душа моя тянется к дому. И видит – спасения нет…»

Душа моя тянется к дому. И видит – спасения нет.Оно достаётся другому, однажды в две тысячи лет.И то – исключительно чудом, в которое Томас, простак,не в силах поверить, покуда пробитого сердца в перстахне стиснет. И ты, собеседник, как в чёрную воду глядел,в созвездиях, в листьях осенних, когда мы с тобой не у делостались. Состарилось слово, горит, превращается в дым.Одним в полумраке багровом рождаться. А что же другим?Такая вот очередь, милый. Любители жизни живой,сойдясь с неприкаянной силой, назвали её роковой,придумали свет за оврагом, прощальную чернь в серебре,врагом называли и другом осиновый крест на горе.А пламя колеблется, копоть пятнает высокую речь.Разорванного не заштопать, и новой заплате не лечь наветхую ткань золотую. И с прежним душевным трудоммы странствуем, любим впустую, второго пришествия ждём.А где-то есть край окаянный, где гвардия ищет с утразапомнивших треск деревянный и пламя другого костра.Оливы рассветные стынут, нужды никакой в мятеже.Но каменный диск отодвинут и тело исчезло уже.А где-то есть край богомольный – черёмуха, клевер, осот.Просёлками вор сердобольный пропавшее тело несёт.И в поле у самой границы ночует и стонет во сне —Опять ему родина снится, как раньше мерещилась мне.А шелест воды нескончаем. Холодные камни блестят.Послушай, ты так же случаен, как этот глухой водопад.А что не убьют и не тронут, что лев превращается в мёд,то канет в крутящийся омут, непойманной рыбой плеснёт,и там, за железной дорогой, у самой стены городской,блеснёт грозовою тревогой, кольнёт бестолковой тоской,и ясно прошепчет – берите и горы, и ночь, и погост,где дремлет душа в лабиринте огромных, внимательных звёзд.

Вермонт, август 1987

«Ну что молчишь, раскаявшийся странник?..»

Ну что молчишь, раскаявшийся странник?Промок, продрог?Ты – беженец, изгой, а не изгнанник,И не пророк.Держись, держись за роль в грошовой драме,Лишь вдохновения не трать.Лицом к лицу с чужими городамиУчись стоять.А если смерть, и нет пути обратно,Давай вдвоёмМурлыкать песенку о невозвратном,Читай – родном,О тех краях, где жили – не тужили,Перемогая страх,Где небольшие ангелы кружилиВ багровых небесах,И на исходе грозного закатаРождался стих,И пел, и улыбался вороватоОдин из них…

«Осень в америке. Остроконечные крыши…»

Осень в америке. Остроконечные крышикрашены суриком, будто опавшие листьяклёнов и вязов. На улицах чище и тише,чем в лихорадочных снах. По движениям кистивидно: художник не спит за своей акварелью.Ратуша, голуби, позеленевшие шпилитрезвых соборов. Прохожий не грустен, скореепросто задумчив. Письмо ли потеряно – илижизнь, что обрывок газеты, под ветром несётся?Или и впрямь настоящее – только цитатаиз неизвестного? Полно отыскивать сходствомежду чужим и своим, уязвившим когда-тои отлетевшим. Давай забывать его с каждымвзмахом ресниц, даже если по-прежнему жаждемнового света. Отпели, пора и на отдых.Слышишь, как тихо в подземных звенит переходахстарая музыка? Господи, чуть ли не «Let ItВе» заливается, крепнет в ушедшей улыбке.Холодно, сухо… Любить эту песенку, этотсвет, безошибочный лад электрической скрипки…

«Местным жителям вряд ли заметно…»

Местным жителям вряд ли заметно,как брожу этим городом я.Зеленеют его монументы —генерал, королева, судья.Небоскрёбов особенных нету,и уныния нету ни в ком.На террасах дельцы и поэтыпопивают чаёк с молоком,а возможно, и что-то покрепче.Хорошо мне на воле. Судьбаулыбнулась, и каяться не в чем,жаркий пот вытирая со лба.Слёзы. Проводы. Рёв самолёта.Повезло. По заслугам и честь.Есть в разлуке от гибели что-то…Перестань. Разумеется, есть.Ах, товарищи, будем попроще,на дворе молодой листопад,обнажённые тощие рощив беспокойное небо летят,и учёный по радио в средууверял, восхищённо дыша,что по смерти – травинкою к свету —выползает из тела душа.Распевает и пляшет, ликуя.Ей – отрада, а сердцу – хана.И на скучную участь земнуюс недоверием смотрит она.Эти лекции Бога не сердят.Даже, может, слегка веселят,если после клинической смертиотпускал он кого-то назад.А советский коллега упорен,он сплеча говорит: извини!О моих пациентах поспорим.Ни шиша не видали они…

«Снятся ли сны?.. В переулках оставленных сыро…»

Снятся ли сны?.. В переулках оставленных сыро,ветер на Пушкинском, ветер на Звёздном бульваре.В дверь колочу кулаками, в свою же квартирусилюсь пробраться – не слышат, не открывают.Сны мои, сны, – словно пригоршню уличной солисыплют на рану. Ах, Господи, в здравом уме ипамяти трезвой, ну кто бы по собственной волервался туда, где бывало гораздо больнее,злей, беспросветней, где виделись только обиды?Крепкие двери казённым железом обиты,новый жилец, против всех человеческих правил,волчьи капканы там вместо запоров поставил.Выйду на улицу – воздух слоистый прохладен,как у стекольщика в ящике – блещет, двоится.Это мой дом, – вывожу аккуратно в тетради,это моя ро… а дальше – пустая страница,дальше – косая линейка, лиловая клетка,столбики цифр, и опять я в разлуку не верю,и до утра, на манер обезьяньего предка,всё колочу, колочу в бесполезные двери…