Несмотря на небрежности и следы поспешности в книге, нельзя утверждать, что Витязевский не имел квалификации для ее подготовки. Он первым, в сущности, стал собирать сведения о русских поэтах, работавших в разных районах страны, и одновременно с выходом антологии опубликовал исторический очерк русской поэзии в Польше 200 . Позднее, в 1937 г., после выхода парижского сборника Якорь, ретроспективную антологию русской поэзии в Польше выпустил Гомолицкий.

Предварявшая в Сборнике подборку Гомолицкого авторская преамбула отличалась крайней сдержанностью и скупостью на фактические детали:

Я был еще мальчиком, когда началась революция и мой отец внезапно лишился имущества, почестей и привилегий. Но я бессознательно почувствовал не огорчение утраты, а освобождение от тяготевших уже и надо мною суда и ненависти тех, кто в прежнем мире не были господами положения. С этих пор никакие лишения нищеты и страдания грубого труда и унижения уже не пугали меня, очищающим искуплением за всю среду, в которой прошло мое детство. Став же свободным, я ощутил себя господином своей жизни, и тогда впервые проснулось сознание, что есть настоящая, разумная и вечная жизнь, не вмещающаяся в рамки моего существования. И пришла первая огромная и потрясающая любовь – п. ч. моею первою любовью был – Бог. Она дала мне твердость, оградившую чистоту от чужой злой воли и своих недодуманных поступков, и определила направление всей моей последующей жизни.

Это та часть меня, которая м.б. интересна каждому и потому является единственною настоящею биографией. Всё же остальное есть только бесконечная вариация человеческой трагикомедии 201 .

Она находилась в резком контрасте с заметкой Витязевского, где серьезные и важные положения были скрыты под маской балагурства:

Прежде всего – поэтом себя не считаю. Два сборника моих стихов – случайность и невыгодная коммерческая сделка 202 . Пишу стихи, во-первых, потому, что хочу этим доказать всем и вся, что я контрреволюционер, – во-вторых, потому, что это нравится некоторым женщинам, которые в свою очередь нравятся мне, в-третьих, потому, что это не нравится газ. «За Свободу». Родился в Москве. Поэтому люблю южанок и органически не переношу Англию. В 1926 г. в дни английской забастовки даже свечку ставил за упокоение души Альбиона.

По профессии – журналист. Написал 1000 и одну статью, которые никого не научили, никого не вразумили. Люблю Клару Бов и одну симпатичную поэтессу – Марию Шкапскую.

Не женат. Детей, кажется, не имею. Будущее, как у всякого человека, покрыто мраком неизвестности.

Ганди – духовно наиболее близкий мне человек. Ритм революции меня увлекает и вообще научил многому. Мой идеал – проститутка, умирающая на баррикаде с томиком Уитмэна в руках. Всё остальное – чепуха.

Моя молитва: Боже, покарай Англию!

Фотография на меня не похожа.

Вот и всё, что я могу сказать о себе 203 .

В свою подборку Витязевский внес стихотворения «Христос воскресе – Есенин!», «На смерть Маяковского» и «Боже, покарай Англию!» (прокламирующее поддержку национально-освободительному движению в Индии, возглавленному Ганди).

Выступление Гомолицкого в Сборнике русских поэтов в Польше получило б'oльшую огласку, чем цикл «Дуновение» в сборнике Галицко-Русской Матицы. Рецензент Русского Голоса, с гордостью отметивший, что «весь сборник напечатан на роскошной индийской бумаге и является первым подобным изданием, вышедшим в галицкой Руси» 204 , по поводу Гомолицкого писал:

Из острожской группы поэтов необходимо выделить Льва Гомолицкого – поэта-мыслителя. Стихи его всегда глубоки содержанием и безупречны формой. Жаль, что он так мало печатается. Талант его нуждается в свете. Видимо, поэт задыхается в условиях буденной обстановки. И это жаль. В лице Гомолицкого мы имеем поэта «настоящего» размаха. В иной обстановке он бы давно был известным и за пределами нашей семьи. Его мазки резки и уверенны. Особенной экспрессией проникнуто стихотворение «Бог»:

«Мой Бог, – кто скрыт под шелухой вещей, Кого назвать боялся Моисей, о ком скрывал на проповеди Будда и Иисус назвал – Отцом людей».

Поэт любовно относится к уходящему. Век нынешний его страшит и пугает.

«Огородясь казармой и тюрьмой, крестом антенны встав над курной хатой, на нас взглянул жестокий век двадцатый...» 205

Виленский критик Д.Д. Бохан, посетовав, что не указан редактор-составитель, нет оглавления, «сборник издан технически весьма небрежно: портреты невозможные, ошибок масса – и ошибки не только типографского характера», осудив автобиографии (в первую очередь метя против очерка Витязевского) 206 и лучшим в книге назвав стихотворение С. Контера, так отозвался об острожанах: «Семен Витязевский, стихом владеющий прекрасно, дал менее удачные стихотворения из своего объемистого багажа. И зачем он (как и Л. Гомолицкий) дробит – совершенно искусственно – красивый ямбический стих на несколько частей: чтобы из 4 стихов вышло 6? К чему? А есть у него и прекрасные образы, и удачные стихи – а вот кривлянье это портит всё... <...> Весьма удачны стих. Л. Гомолицкого, особенно “Бог”. Но нельзя допускать режущих ухо полонизмов; недопустим “посыльный с податками на новый урожай”, как нельзя сочинять и свои слова: “Крест крестильный” 207 – в противоположность “могильному”, “обильному” – недопустим, потому что в имени существительном нет слова “ил”: ведь “Крест”, а не “крестило”!» 208

С совершенно уничижительным разбором Сборника выступила газета За Свободу! Автор его, молодой поэт Сергей Нальянч (Шовгенов, 1902-1979), лишь весной 1929 года появился в Варшаве. До этого он находился в Праге, где, занимаясь на Русском Юридическом факультете, входил в литературную группу «Далиборка», а затем посещал собрания «Скита». Об усиливавшейся близости его к этому содружеству свидетельствует то, что стихи его появились в подборке, напечатанной в начале 1928 года в Воле России 209 и состоявшей в основном из произведений «скитовцев», а 9 февраля 1929, перед самым отъездом из Чехословакии, он был включен в проведенный «Скитом» «Вечер пяти (Ратгауз, Федоров, Лебедев, Эйснер, Шовгенов)» 210 . В Варшаве он привлек к себе внимание, когда два его стихотворения, представленные на конкурс поэтов, устроенный Союзом писателей и журналистов в Польше, попали в отобранную жюри «десятку» лучших. Он вошел в только что созданное «Литературное Содружество» 211 и был приглашен редакцией За Свободу! рецензировать литературные новинки. Нальянч был язвительным, суровым критиком, лишенным какого бы то ни было пиетета к авторитетам или подобострастия к столицам. Рецензируя первый том Чисел, он обвинил участвовавших в парижском сборнике поэтов в том, что они «щеголяют слабой техникой и неряшливой формой. Работа лучших мастеров стиха, создавших новую технику, к сожалению, не находит продолжателей в лице наших современных поэтов, которые пишут так, будто после Надсона, Апухтина и разных Кругловых, Порфировых, Коринфских, Лихачевых, Медведевых и Фофановых не было Гумилева, Брюсова, Сологуба, Бунина. Разве не эпохой “безвременья” веет от процитированных стихов Адамовича?» 212 В статье, посвященной первым книгам трех молодых поэтов – «Четвертое кольцо» Витязевского, «Остров» парижанина Юрия Мандельштама и «Звездный крен» его друга по «Скиту поэтов» Вячеслава Лебедева, – Нальянч писал: