В Таллине (Ревеле) ежегодно ко Дню Русской Культуры выходит литературный сборник «Новь». В этом году в сборнике приняло деятельное участие новое литературное объединение, образовавшееся в октябре прошлого года в Таллине и назвавшее себя Цехом Поэтов. Благодаря Цеху, «Новь», сохраняя только чисто формальную связь с академическим праздником Дня Русской Культуры, преобразилась в живой литературный сборник, откликнувшийся на запросы передовой зарубежной литературы. Внешний вид сборника также выиграл в художественном отношении. В сборнике два портрета: Бунина и Цветаевой. Из литературных статей следует отметить: – «О современной поэзии» К. Гершельмана и две статьи Юрия Иваска о А. Белом и Цветаевой. Введен интересный отдел «Литературные мечтания» – выдержки из писем (редакционная переписка) о литературе, о творчестве, их кризисе и проч. 365

Одна из цитат, приведенных в «Литературных мечтаниях»: «... В современной русской поэзии привлекает то, что талантливо, а – как талантливое – самобытно... В каждом нужно искать и находить лучшее – и в писателе, и в человеке», – была подписана инициалами Л.Г., то есть Гомолицкий 366 . Выделенная в хроникальной заметке Меча статья Гершельмана отзывалась на заявления Адамовича и Вейдле о «кризисе поэзии» и преодоление его предсказывала в выработке «новой формы, обеспечивающей <поэзии> максимальную насыщенность содержания при максимальном лаконизме формы» 367 . Очерк Иваска о Белом был написан по случаю смерти поэта. Но особый интерес представила для Гомолицкого вторая статья Иваска – о Марине Цветаевой, часть монографии о ней. Оценка Иваском места ее в эмиграции:

Цветаева слишком сильна для литературных сфер эмиграции – это не обвинение, лишь констатирование факта.

Цветаева в одиночестве.

обосновывалась характеристикой специфических черт ее поэтики:

Поэзия Цветаевой отталкивается от XVIII в. В ее поэзии живут традиции, назовем условно, державинско-шишковской школы декламативной поэзии архаистов. Вот формула одной из главных задач этой школы:

1) «Уметь высокий Славянский слог с просторечивым Российским так искусно смешивать, чтоб высокопарность одного из них приятно обнималась с простотою другого».

2) «Уметь в высоком слоге помещать низкие слова и мысли... не унижая ими слога и сохраняя всю важность оного» («Рассуждение о Старом и Новом Слоге», 1803, адмирал Шишков).

«Эти строки», пишет Цветаева, «я ощущаю эпиграфом к своему творчеству» (из письма).

Державинско-шишковская языковая традиция идет через Тютчева, мимоходом задевает, напр., Кузмина, Мандельштама и, наконец, продолжается Цветаевой (N.B. – Вяч. Иванов – представитель старой архаической школы, ломоносовской, херасковской, в его поэзии – гегемония «высокого штиля»). Возможно ли дальнейшее развитие этой традиции? Не завершительница ли Цветаева? – Может быть; но высокие интонации декламативной мелодики (выражение Б. Эйхенбаума) в поэзии архаистов, слышимые также у Некрасова и Маяковского, еще далеко не использованы. Когда говорят о кризисе современной поэзии, как-то не учитывают эту поэтическую традицию, а некоторые, может быть, даже считают ее анти-поэтической 368 .

.

Статья эта произвела необычайно сильное впечатление на Гомолицкого. Высказывания о Цветаевой в его письме к Бему от 25 июня отчасти вторят ее положениям:

Что касается Цветаевой, то мне всегда казалось, что она, подобно Пастернаку, не начинает (открывает новые пути), но завершает (ведет в тупик, «открывает» тупик) и притом очень как-то одиноко. Зашла в тупик, наслаждается его тишиной и поэзией; но не делает из этого программы, никого за собой не зовет (как Пастернак – он-то зовет). Пройти это нужно, как и все, но формально чисто, потому что всё же Цветаева не Достоевский. Очень бы хотел перечитать и вчитаться в ее После России, но в Варшаве книг Цветаевой нет. Интересно о Цветаевой написал в Нови Иваск.

Больше всего Гомолицкого поразила сама по себе мысль о плодотворности архаистической линии в современности (Иваск, в свою очередь, обязан был этой идеей Архаистам и новаторам Тынянова, так же как квалификацией Цветаевой как «завершителя» – характеристике Пушкина у Бориса Эйхенбаума), и с этого момента он чем дальше, тем больше стал искать на этом пути «революционизирования» пушкинского стиха. С Иваском, становившимся по эстетическим позициям одним из самых близких ему сверстников в литературе, он обсуждал как технические вопросы «архаизации» стиля современной поэзии, так и стратегические планы формирования широкой коалиции, противостоящей парижской элите.

Альянс между русскими литературными «Варшавой» и «Парижем» в еженедельнике Меч оказался хрупким. Толчок к открытому конфликту между двумя партнерами дала пришедшая из Праги статья молодого прозаика В.Г. Федорова, напечатанная в том же номере Меча, в котором появилась поэма Гомолицкого. Он объявил эмигрантскую литературу несвободной, «закрепощенной» так же, как закрепощена литература советская. В плачевном состоянии, в «бесшумном расстреле» эмигрантской литературы он обвинил «замогильные» голоса парижской литературной критики, враждебной ко всему, что не отвечает ее канону, и ориентацию молодых парижских писателей на иностранные авторитеты 369 . С резкой отповедью ему выступил Мережковский 370 , опровергавший толки о кризисе ссылками на «чудо» выхода Чисел и на появление новых произведений молодых авторов. Оскорбительная высокомерность его замечаний вынудила Философова в том же номере вступиться за молодого писателя из провинции и заявить, что «Мережковский сделал ошибку, может быть чисто тактическую, взорвав мост между собою и Федоровым» 371 . Он объяснял происшедший конфликт тем, что парижане и пражане живут в разных «климатах»: парижане не любят активизм, он кажется безвкусным и напоминает им «обломки прошлого», а пражане не любят парижской утонченности, считая, что «хороший вкус» убивает вкус к жизни. Еще большее раздражение у парижан вызвал воинственный ответ Мережковскому В.Г. Федорова, признавшегося, что советские писатели, равняющиеся на лучших из русских классиков, – Леонов и Федин, – кажутся ему значительно выше творимой в Париже прозы 372 . С ответом обоим своим оппонентам выступил Мережковский 373 , и в дискуссию вступил А.Л. Бем, согласившийся с Федоровым, что утрата русской прозой русских черт опасна для эмигрантской литературы (Бем привел в пример недавно напечатанный во Встречах рассказ Б. Поплавского «В горах») 374 .

Альянс распался по обоюдному согласию сторон. «Трехмесячный опыт показал, что невозможно впрячь в одну телегу коня и трепетную лань. “Конем” оказались мы и Прага, трепетною ланью – Париж», – комментриовал происшедшее Философов 375 . Л. Гомолицкий позднее вспоминал:

«Меч» должен был стать мостом между Варшавой и Парижем, где редакцию, предполагалось, возглавит Зинаида Гиппиус. Выглядел он как брошюра без обложки с моей линогравюрой на первой странице. К сожалению, его жизнь оказалась короткой. Париж повел себя высокомерно по отношению к нашей провинции и слабо откликнулся на приглашение, а для русского читателя в Польше уровень журнала оказался слишком элитарным 376 .