Шрифт:
Осталось ли в XVIII веке убеждение, что «дикари — часть природы»? Нет, оно так и застряло в культуре западного человека, благополучно дожив до постиндустриального «общества знания» при всей его демократии. В 1989 г. вышла книга Донны Харауэй «Представление о приматах: пол, раса и природа в мире современной науки» — монументальный труд, скрупулезно исследующий историю приматологии (науки о человекообразных обезьянах) в XX веке [17]. В нем есть такое наблюдение. Обезьяны живут, в основном, в колонизованных в прошлом европейцами зонах иных культур, и ученый-приматолог неизбежно проявляет себя в контакте с этими культурами (образуется сложная система культурного взаимодействия: ученый — местное население — обезьяны — местная природа). В 80-е годы телевидением и журналом «National Geographic» создан целый эпос о белых женщинах-ученых, которые многие годы живут в Африке, изучая животных. Живут в одиночестве, посреди дикой природы, их ближайший контакт с миром — в городке за сотню километров. Те помощники-африканцы (в том числе с высшим образованием), которые живут и работают рядом с ними, не считаются людьми. Тем более людьми не считаются жители деревни, которые снабжают женщин-ученых всем необходимым (в одном случае по вечерам даже должен был приходить из деревни музыкант и исполнять целый концерт). Африканцы бессознательно и искренне трактуются как часть дикой природы.
И еще красноречивая мелочь — бригады приматологов после трудных полевых сезонов любят сфотографироваться, а потом поместить снимок в научном журнале, в статье с отчетом об исследовании. Как добрые товарищи, они фотографируются вместе со всеми участниками работы (и часто даже с обезьянами). И в журнале под снимком приводятся полные имена всех белых исследователей, включая студентов (и часто клички обезьян) — и почти никогда имена африканцев, хотя порой они имеют более высокий научный ранг, чем их американские или европейские коллеги, и здесь африканцы — часть природы. Речь идет именно о неосознаваемом элементе мировоззрения, в сознании этих ученых-приматологов наверняка нет никакого расизма.
Вот парадокс: либеральное общество скреплено страхом перед Иными, обитающими за пределами их «цивилизации», в природе. Этот страх поддерживает постоянную готовность к борьбе с этими неизвестными угрозами, к Великому походу против них. Культурологи считают, что в мистико-художественной форме это манихейское состояние выражено Мелвиллом в романе «Моби Дик». Белый кит для капитана Ахава — воплощение Иного, как стена, наступающая на его цивилизационное пространство. И эта борьба приводит к единству противоположностей — так, что Ахав и кит становятся почти неразличимы в своей иррациональности.
Все большие кампании борьбы просвещенного западного общества против иного отличаются этой иррациональностью и этим надрывом, какой-то непропорциональной ненавистью. Таково было преследование ведьм во время Реформации (несравнимое по масштабам с жестокостью Инквизиции), потом антикрестьянское чувство (и в огораживаниях, и в Вандее), потом ненависть к церкви («Раздавите гадину!»), поразительная «очистка» Северной Америки от индейцев с символической подвижной границей («фронтир») между цивилизацией и дикостью. Тот же иррациональный характер носила русофобия XIX века, а затем психоз холодной войны («русские идут!») [17] .
17
В 1948 г. на собрании промышленных магнатов США формулируется такая установка: «Россия — азиатская деспотия, примитивная, мерзкая и хищная, воздвигнутая на пирамиде из человеческих костей, умелая лишь в своей наглости, предательстве и терроризме». Замечательно, что эта риторика фанатизма исходит из от наиболее рационального и прагматического сообщества США.
В 70-е годы иррациональный страх стали вызывать «голодные орды с Юга», которые якобы наступали на цивилизацию, как варвары на Рим. В 1995 г. новый президент Римского клуба Р. Диц-Хохляйтнер заявил, что ситуация стала хуже, чем 20 лет назад, и жители Запада «все более превращаются в некое гетто, которое окружают возмущенные, готовые к бунту орды голодных, неграмотных и безработных… В своей нынешней форме демократия вряд ли пригодна для решения предстоящих задач» [18] .
18
Еще в 80-е годы была бы немыслимой сама эта фразеология в устах международного деятеля такого ранга: «готовые к бунту», «орды» и т. д.
Этот сдвиг западного общества к имперскому тоталитаризму зафиксирован уже в докладе Римского клуба «Первая глобальная революция» (1991). В нем сказано: «США с их законами и конституционными правами посягают на международное право всякий раз, когда серьезно задеваются их национальные интересы. В действительности это не является чем-то новым, однако, огромное значение последствий любого шага во взаимозависимом мире представляет собой совершенно новый феномен, глобальный характер которого очевиден» [135, с. 174–175].
После краха коммунизма «общество знания», неспособное существовать без врага, на время оказалось в мировоззренческом вакууме. В этот период мы видим небывалый всплеск производства фильмов, в которых на «цивилизацию» наступают самые различные фантастические враги — ящеры, инопланетяне, вампиры, пауки и пр. Схема наступления зла «из-за фронтира» от фильма к фильму не меняется, но в совокупности вся эта культурная продукция отражает психопатическую потребность общества во враждебном ином.
В рамках рационального дискурса был порожден иррациональный страх перед вирусами — невидимыми и всесильными агентами природы. Фон для страха был создан СПИДом, а затем и совершенно ничтожные по масштабам вспышки вирусных заболеваний (вроде «коровьего бешенства» или птичьего гриппа) вызывали на Западе массовые психозы.
Поиски закончились созданием образа вселенского зла в виде международного терроризма. Это зло делокализовано, оно не имеет конструктивных целей, по своей технической и информационной оснащенности оно стоит вровень с «обществом знания». Оно — воплощение хаоса, наступающего на порядок цивилизации. Будучи непонятным и вездесущим, оно внушает ужас. Терроризм оживил латентный параноидальный «страх Запада». 11 сентября вместе с психологической подготовкой к нему и с ритуальной интерпретации события как начала большой войны со Злом задали новую социокультурную парадигму для постиндустриального общества.