Шрифт:
В темноте и тишине этот звук показался очень громким. Но это был последний звук, который Кира услышала.
Глава 16
Они с Длугачем сидели молча в кромешной темноте. И онемение, в которое они впали оба, было кромешным тоже. Они не могли пошевелить ни рукой, ни ногой.
Нет, это Кира не могла. А Длугач вдруг обнял ее быстро и коротко и сразу же отпустил. И от этого короткого объятия, такого неожиданного, что, может, это и не объятие даже было, – весь страх вылетел у нее изнутри мгновенно.
Да и какой страх, с чего вдруг? Она сама себе выдумала какой-то глупый страх! А на самом-то деле они просто сели на большую лесную поляну и Длугач обнял ее. Только это и есть. Все остальное не имеет значения.
Рация, тоже замолчавшая было, взорвалась скороговоркой:
– Виктор Григорьевич! Где вы? Где?!
Он помолчал еще секунду, закрыл глаза и, не открывая их, ответил:
– Сели.
– Куда сели?! – ахнул голос. – Мы вас потеряли! Вы где?
– Сейчас, – сказал он и открыл глаза. – Сейчас соображу.
– Мы… Спасателей!.. Вертолет пришлем! Хоть какой-нибудь ориентир дайте!..
– Не надо. – Голос его прозвучал теперь с совершенно уже привычными интонациями. Когда Кире было привыкнуть к его интонациям? Но они казались ей именно привычными. – Куда еще вертолет по темноте? Одного мало?
– Одного? – опасливо переспросил голос. – А с вами… что?
– Все в порядке, – зло сказал Длугач. – Проверьте, что за мочой ослиной машины заправляете. Без мотора садиться пришлось! Повезло, что поляна попалась. – При этих словах он бросил на Киру быстрый и виноватый взгляд, а невидимому своему собеседнику сказал все с той же резкой – непонятно, на него или на себя – злостью: – Все, конец связи. Пусть все в Москву возвращаются. За нами потом пришлете, как рассветет. Скажу куда.
И отключил рацию. И снова посмотрел на Киру виноватым взглядом, от которого у нее сердце падало в пропасть – буквально. Как только что, оказывается, падал их вертолет. И упал бы, если бы не он с его широкими ладонями, и побелевшими уголками губ, и каплями пота на лбу, и…
– Чуть не угробил тебя, – сказал Длугач. – Выпендриться захотел, а вот что вышло.
– Выпендриться? – удивленно переспросила она. – Перед кем?
– Так перед тобой, перед кем же еще.
– Ну да!
Как это может быть, чтобы он… перед ней? Не может этого быть, никак не может!
– Да. Извиниться перед тобой думал.
– За что?
– Что не пришел тогда. В эту «Донну Клару». И не позвонил тебе даже.
– У меня тогда мобильного еще не было, – зачем-то напомнила Кира.
– Нашел бы, как предупредить, если б… В общем, собирался перед тобой сегодня извиниться. Да переборщил, видишь, со спецэффектами. Но там правда красиво очень! – сказал он с неожиданной горячностью. А ей-то казалось, что невозмутимость – единственная эмоция, которую он выражает внешне. Если можно назвать невозмутимость эмоцией. – Очень, – повторил он. – Есть такой художник Нестеров, знаешь?
– Знаю.
Кира еле сдержала улыбку.
– Так вот там, куда мы летели, – как у него на картинах, точно. Даже лучше еще. Лес сплошной, елки столетние, черные. А березы, наоборот, молодые. Имение стоит. Тут называют – маёнток. Зачарованное царство, ей-богу. Главное, близко совсем. Я хотел тебе показать. Ну и… Извиниться.
Он замолчал, опустил голову. Кира не понимала, что вызвало у него такое волнение, такой сбивчивый рассказ. Красота нестеровских лесов? Или вина за то, что он не пришел к ней на свидание? Обе эти причины казались ей невозможными для такого человека, как он.
Но он сидел с опущенной головой, как провинившийся школьник.
– Ты почему так расстроился? – осторожно спросила Кира.
Он будто стряхнул с себя что-то. Вину, может. И ответил уже обычным своим голосом:
– Не люблю дураком выглядеть. А пришлось.
Значит, причина только в его уязвленном самолюбии. А она-то уж вообразила!
Нет, хватит. Думать о посторонних вещах ей сейчас вообще незачем. Только что она едва не погибла. До сих пор внутри все дрожит, будто там натянута струна. Это страх смерти дрожит в ней струною, только и всего.
И одновременно со своей мыслью, растерянной и отчетливой, Кира почувствовала, как снова касаются ее плеч его руки, и губы касаются ее губ… Бледные уголки его губ сразу ей вспомнились, и та струна, которую она только что убеждала себя считать лишь струною страха, задрожала у нее внутри с совсем уж невыносимой силой, и Кира забилась у него в руках так, словно хотела вырваться, хотя на самом-то деле она хотела совсем другого, и это, желаемое, уже происходило с нею, происходило от одного только его прикосновения, от его объятия, поцелуя…