Шрифт:
…Она стояла перед зеркалом, внимательно себя разглядывая и не узнавая. За три короткие недели она привыкла к своей новой сути. Привыкла с трудом. А сейчас ей казалось, что та жизнь, короткая и ослепительная, и была настоящей. Та жизнь закончилась и началась новая, которая на самом деле старая. Она дома. В своем настоящем доме. Бедном. В шкафу висят ее платья… небогатые. Рыжую норковую шубку, в которой она уехала из дома Андрея, Вероника затолкала в самый дальний угол, понимая, что вряд ли когда-нибудь ее наденет. Это чужая вещь. Она принадлежала настоящей Валерии Павловне, ослепительной и смелой красавице… А она… тоже была Валерией Павловной целых три недели, но фальшивой. Андрей называл ее Валерией, а в это время его жена…
– Не думать об этом! – приказала она себе. Боль, стыд и страх. И еще… ревность? К той ослепительной и красивой. Настоящей. У которой в жизни было все.
Она всматривалась в свое лицо, и оно казалось ей чужим.
– Ты Вероника, – сказала она себе. – Слышишь, ты, неудавшаяся Валерия? Ты Вероника! Повторяй за мной: «Я Вероника». Еще раз: «Я Вероника!»
И это мой мир вокруг! В моем мире «Червяк», борьба за экологию и Петюша. Он другой, но это мой мир. Ты в том мире не выжила бы. В моем мире нет блеска. Он тусклый, мой мир.
– Неправда, – перебила она себя, – он не тусклый. Просто он другой…
– Заедем ко мне на дачу, – сказал Оглио. – Я люблю работать на даче. Вокруг лес, тишина. Жена сейчас в Париже, готовит персональную выставку. Она талантливая художница. Знаете, я горжусь ее успехами, но иногда думаю, что хотел бы иметь свою маленькую жену только для себя, – он преувеличенно-печально вздохнул. – Я не вижу ее месяцами.
У Отто Ивановича был приятный голос, и фразы свои он выстраивал с очаровательной нерусскостью, культивированной, скорее всего. В нашей стране иностранцы всегда были в цене.
…Она с трудом вспоминала, что произошло дальше. Оглио подошел сзади. Она помнит свой мгновенный страх и резкое движение в сторону, которое, возможно, спасло ей жизнь. Она билась в его цепких жестких руках, стараясь вырваться, хваталась за подоконник, царапала ногтями стену. Задыхалась, слыша собственные хриплые стоны, чувствуя раздирающую боль в горле и груди…
Пальцы ее наткнулись на что-то обжигающе-холодное и острое, и она из последних сил подняла эту вещь, неожиданно тяжелую. Подняла и ударила вслепую, ничего не видя, не представляя, куда нужно бить…
Она почувствовала, как ослабли его пальцы. Он выпустил ее из рук, тяжело заваливаясь на бок. Вероника, отступив к стене и опираясь на нее, жадно хватала воздух ртом. Оглио лежал на полу, лицом вниз. Струйка крови бежала на белый ковер, собираясь в черное озерцо. Она взглянула в окно, на не видимую уже в темноте веранду, которую она узнала… Веранда с фотографии, где сидела в одно счастливое беззаботное лето компания друзей… И цветы цвели в горшках на перилах…
Постепенно приходя в себя, дрожащими пальцами она попыталась застегнуть блузку. Не смогла. С трудом добралась до кресла, почти упала в него. Поднесла к глазам руки, с силой провела ладонями по лицу. Еще и еще раз. Ее колотил озноб. Она почувствовала, что сейчас разрыдается. «Не сметь!» – приказала себе.
Она ничего не понимала. Зачем Оглио хотел убить ее? Зачем привез ее на дачу Андрея? Какой в этом смысл? Какое отношение он имеет к ней, Веронике? Вероника! Конечно, она Вероника! Не Валерия!
Она почувствовала, как спазм перехватил горло, выдавливая сухие болезненные рыдания. Слез почему-то не было. Она кричала, сжав кулаки, стуча ими по ручкам кресла. А слез все не было. Ей казалось, она умирает. Зачем? Господи, зачем? Зачем они сделали с ней это? Почему они все хотят ее смерти?
Она уже не отделяла Андрея от Оглио. Они срослись в одно страшное, жестокое и уродливое целое.
Бежать! Скорее! Пока… еще можно убежать…
В комнате стало уже темно. Она поднялась с кресла, помедлила, пережидая внезапное головокружение. Не в силах переносить сгущавшуюся темноту, подошла к ночному столику, щелкнула кнопкой. Брызнул тусклый розовый свет и осветил скрюченного на полу Оглио, о котором она успела уже забыть. Он был мертв. Она постояла над ним, потом стянула с кресла плед…
И пошла к слабо светлеющей двери… Вон из проклятого дома.
Глава 26
РАЗВЯЗКА
Телефон звонил, не переставая. Звонили друзья, знакомые, а также совершенно незнакомые люди. Кем-то двигало досужее любопытство, другие были искренне опечалены и стремились помочь. И Оглио наконец перестал брать трубку, а потом и вовсе отключил телефон. Последние дни он жил как в угаре, изо всех сил заставляя себя держаться. Он слишком далеко зашел, и придется идти дальше. До конца.
Он встречался с адвокатом мэтром Рыдаевым, они обсуждали ситуацию, тот хлопал клиента по плечу и призывал крепиться. Его не интересовала вина Оглио, и тот подозревал, что адвокат прекрасно все знает, но отрабатывает гонорар, баснословно высокий, надо заметить. Он слышал о Пашке, как адвоката называли в узких кругах, и раньше от законченных негодяев и подонков, которых тот «вытащил и отмазал». Слушал с гадливостью честного человека, полагая подсознательно, что не подал бы ему руки. Чистоплюйство и снобизм, как оказалось. Захочешь жить, пойдешь по трупам. Теперь они с адвокатом в одной лодке.