Алеша, задумавшись, почти не слышал приват-доцента, и только когда тот распахнул дверь купальни и закричал: «Довольно прохлаждаться, идемте простоквашу есть по Мечникову»,{217} — Алеша сорвался со скамейки и, быстро натянув рубашку, с кушаком в руках, выбежал за Долговым на мостки.

Алеше хотелось идти домой и посмотреть почту; хотя писем особенно интересных он ждать не мог, но любил первым разобрать всю корреспонденцию, распечатать газеты, разрезать журналы. Долгов же почти насильно, взяв за плечи, втащил его в сад управляющего.

— Нечего, нечего, идемте простоквашу есть. Дали бы мне вас на недельку, вышпиговал бы здорово.

Двухлетняя Оля, в кисейном белом платьице, с голубыми глазами, с рыжими, как у отца, кудрями, голыми ножками, бежала, протягивая пухлые руки навстречу.

— Ну, что, дофина?{218} — поймал ее Долгов, взял на руки и понес, высоко подбрасывая смеющуюся девочку к балкону.

— Далеко не ходи, смотри, — сажая в песчаную гору, где двоюродный брат Олин Сережа возводил сложные какие-то укрепления, сказал Долгов и пошел на балкон.

— Не пойду, я с Сереженькой буду, — картавя ответила девочка серьезно.

На обтянутом парусиной балконе сидели три дамы, все веселые, шумные и в капотах, — жена управляющего, ее сестра, жена Долгова, и третья их сестра, акушерка, девица Говядина. Все они говорили разом, громко смеялись, и каждая сама себе наливала кофе из огромного медного кофейника, отчего на маленьком балконе было шумно и тесно.

— А, Алексей Дмитриевич, редкий гость, — заговорила мадам Долгова, — только и видим, что с окошечка, как на барский двор пробираетесь. За кем же вы ухаживаете — за Сонечкой или Катечкой?

— За Аглаей Михайловной, — громыхал Долгов.

— Нечисто тут дело, — ехидно запела жена управляющего, и за ней мадам Долгова и мадемуазель Говядина, и все три враз погрозили пальчиками.

— Ну, насели на парня, он и так робок, — закричал Долгов, чмокнул с утренним приветом всех трех сестер и потребовал простокваши.

Дамы заговорили вперебой о чем-то другом. Пришел сам управляющий, Василий Иванович, еще молодой человек английской складки в полосатой кепке.

Долгов посолил простоквашу и заставлял Алешу есть из одного с ним горшка.

— Бардзо добже,{219} — говорил он, громко чмокая и облизывая усы.

— На завтра назначен отъезд, — сказал Василий Иванович, улыбкой показывая золотые пломбы.

— Ну вот, хоть недельку отдохнем без призора Аглаи Михайловны, на свободе. Кстати и погода теперь установилась, — заговорила мадам Долгова.

— Бабье лето, — с видом остроумца сказал Долгов, и все засмеялись.

На балкон вошел Сережа. Было ему лет восемь, вид он имел неприятный, мотался из стороны в сторону и гримасничал; шалости его всегда были злые и жестокие.

— Ну что, Сергиус, хочешь, простоквашей угощу, — сказал Долгов и протянул деревянную ложку, с которой капало на скатерть и в чашку Говядиной.

Сережа, ломаясь, подошел к столу, исподлобья взглянул на Долгова и, скривив губы, сказал, тихо и равнодушно:

— Оля как куст горит, я не виноват.

Долгов, будто не слыша, переспросил: «Что?», — потом бросил ложку на стол, обрызгав Алешу простоквашей, и вскочил.

— Где? — хриплым шепотом спросил он и, не дожидаясь ответа на вопрос, побежал в сад; все вскочили за ним.

Алеша один, кажется, слышал апатичный Сережин ответ: «Там, у рябины», — и поэтому прямо свернул на боковую аллею хорошо известного ему сада.

Около красной рябины, на желтой дорожке увидел Алеша мигающее, движущееся пламя. В ужасе остановился Алеша, не понимая, что это идет к нему навстречу вспыхнувшая Оля, от дыма не могшая кричать. Несколько секунд прошло в полном молчании. Все, казалось, застыло, и только беспощадное солнце жгло, да тоненький синий язык пламени подымался от горевшей девочки. С другой стороны бежал Долгов; увидев огонь, он вскрикнул и, обжигая руки, бросился срывать платье с Оли. После крика Долгова закричали все. Откуда-то бежали женщины, кучера, мелькнули лица Аглаи Михайловны и Владимира Константиновича. Долгов стащил пиджак и, как обезумевший, мял, давил огонь всей тяжестью своего тела, хотя ему и кричали, что он задушит Олю.

Какой-то парень вытащил перочинный нож, выхватил тлевшую еще Олю из рук Долгова и, разрезав платье, ловко содрал его с девочки.

Алеша стоял неподвижно у решетки; он чего-то не понимал, хотя ясно видел и слышал все: видел, как парень нес, держа обеими руками, что-то красное и отвратительное, что осталось от Оли; как мать девочки кричала на тупо гримасничающего Сережу: «Убийца, убийца, он ее сжег», — и потом повалилась на куртину с розами, а садовник сказал: «Цветочки изомнете; может, еще и отходится»; как Аглая Михайловна садилась в экипаж ехать за доктором.