— Мой сын, — отрекомендовала княгиня.

Наташа как-то забыла о существовании князя и, протягивая тоненькую, будто прозрачную руку, сконфуженно покраснела: она вспомнила, как князь нес ее до коляски там, по лугу, как всем телом чувствовала она его сильные руки.

— Я вам обязана своим спасением. Я так благодарна, — стараясь усмешкой скрыть волнение, сказала Наташа.

— Я очень рад, что случай привел меня тогда помочь вам, Наталья Андреевна, — серьезно и как будто несколько сухо ответил князь.

Для Наташи было приготовлено кресло и особая мягкая скамеечка для больной ноги. На столе были цветы; из открытой двери гостиной пробивалось солнце. Было как-то торжественно и празднично. Лакей в белых перчатках прислуживал ловко и бесшумно. Наташа почти ничего не ела от радостного волнения. Все смотрели на нее с улыбкой.

— Я думаю, очень трудно столько времени провести без движения, — промолвил князь Михаил Васильевич. — Я не мог бы провести часа, если бы знал, что моя свобода, вот такая мускульная свобода, стеснена, — и он развел широко руками, как бы показывая свою свободу.

— Но ведь не все же такие, как вы, князь, — сказала с улыбкой Елена Петровна. — В вас кровь скифов, все вам бы двигаться, скакать, передвигаться. Вы — кочевник, мой друг, дикий варвар, и Англия не обуздала ваших порывов.

— О, татап, Англия поощряет силу и свободу движений.

— Ну, не всяких же движений, — засмеялась княгиня; в ее словах, обращенных к сыну, были насмешка и нежность.

Завтрак кончился. Елена Петровна вынула из плоского серебряного портсигара тоненькую папиросу. Пуская колечки дыма, княгиня сказала:

— Вы, Михаил, может быть, будете таким любезным кавалером, поможете Natalie пройти на террасу и займете ее, пока мы с Александрой Львовной погуляем по парку.

Михаил Васильевич с какой-то особой осторожностью подошел к Наташе, помог ей подняться и, сильно поддерживая, повел.

Большое зеркало в зале отразило широкую фигуру князя, серьезного и сосредоточенно-озабоченного, и рядом с ним Наташу в легком платье, с блуждающей, слегка сконфуженной улыбкой, идущей неверной, колеблющейся походкой. На широкой террасе было прохладно; цветы после жгучих ласк солнца благоухали. Князь посадил Наташу на мягкую кушетку.

— Вы похожи на морскую царевну,{281} которой волшебник дал ноги, — сказал он, и в первый раз улыбнулся, блеснув из-под черных узких усов белыми, острыми зубами.

— Да, помню; она погибла потом из-за любви к принцу. Правда? — сказала Наташа.

— Верно, верно, — будто обрадовался князь. — Я, стыдно признаться, люблю Андерсена до сих пор и нередко перечитываю его сказки.

Заложив руки за спину, Михаил Васильевич ходил по террасе. Этим бесконечным хождением взад и вперед он напомнил Наташе Митю. Она не думала эти недели о Мите, и сейчас мысль о нем кольнула ее больно и радостно.

Они молчали довольно долго.

Наконец князь сказал:

— Вы любите думать и мечтать; не правда ли, это самое лучшее, что есть в жизни?

— Не знаю, — ответила Наташа. — Но ведь вы только что говорили о движении, а мечтательность свойственна неподвижным людям. Разве жить не лучше, чем мечтать о жизни?

Князь остановился и после молчания сказал серьезно, даже печально:

— Не всякому дано уменье жить. Разве так много в наше время умеют чувствовать сильно, верить, страдать, любить, наконец? Очень трудно жить.

— Очень трудно жить, — повторила Наташа задумчиво.

Случайно их глаза встретились, будто оба искали друг у друга ответа на мучительный, затаенный вопрос.

Из аллеи вышли княгиня и Александра Львовна.

— Надеюсь, князь был достаточно любезным собеседником? — улыбаясь, говорила Елена Петровна.

На другой день в мягком княжеском экипаже Александра Львовна и Наташа ехали домой.

Желтая рожь колыхалась по обеим сторонам дороги. Было душно; укачивали мягкие рессоры.

— Вот и домой, слава Богу. Как в гостях ни хорошо, а дома лучше, — говорила Александра Львовна.

— Да, конечно, — рассеянно соглашалась Наташа.

Ей было несколько грустно, что кончилась ласковая тишина болезни, и вместе тревожно билось сердце; казалось, что ожидают дома какие-то важные новости.

Проехали десять верст как-то неожиданно скоро, и когда показалась на пригорке усадьба, вся в зелени, Наташа в первую минуту не узнала даже родных мест. Все казалось меньше: Злынка показалась совсем узким ручейком, дом показался совсем маленьким и низким.