Первым шар увидел Егор.

— Мамка, смотри, шарик, это он меня возил в тайгу, а мне папка не верил. Спрячемся, спрячемся, а то они меня опять увезут! — и мальчик потащил мать к машине и первый заскочил в нее.

— Да что ты?! Господь с тобою, какой такой шарик?!

— Смотри же вон туда! — показал Егор в сторону солнца.

— Вижу, вижу, ну и что, может, это самолет очень высоко идет, даже полоса остается.

— Нет, нет! Я знаю, это он!

— Да кто — «он»? Что ты говоришь?

Но в это время раздался на такой высокой ноте писк, что Оксана замолчала, а внутри у нее все похолодело.

А писк все нарастал и нарастал, стал дополняться каким-то шипением, и со стороны рощи взметнулась с огромной скоростью искрящаяся, словно раскаленный металл, стрела и унеслась в сторону сверкавшего в лучах солнца шарика.

— Господи Иесусе, — прошептала Оксана, — перекрестись, Егорка, может это папки нашего душа унеслась в космос.

Мальчик очень серьезно перекрестился и еле слышно прошептал:

— Да святится имя твое, да будет царствие твоё и во веки веков, аминь.

По бетонке снова понеслись автомобили, на пахоте лениво каркнула ворона, а совсем рядом, почти у колодезного сруба, еле слышно пропищал суслик: «Пик-пик, пик-пик, пик-пик», — неслось оттуда.

— Надо ехать, Егорка, — сказала Оксана и запустила двигатель.

— Прощай, папочка, я к тебе буду приезжать часто, — громко сказал Егор.

— Конечно, будем, — тихо сказала Оксана, — как бы не сложилась наша судьба.

Натружено гудя, «тойота» рыкнула несколько раз и, нахрапывая и, стуча клапанами, потащила серый прицеп по еле заметному проселку. «Неужели тут, действительно, никто не ездит? — подумала Оксана, — Если такая дорога будет до самой Голодаевки, то в три часа не уложиться.» И все же, миновав несколько безлюдных притихших хуторов, уже в сумерках, «тойота» выскочила на грейдер и понеслась, оставляя за собой клубы серой пыли, туда, где еще белело небо, где совсем недавно скрылось солнце, куда умчался сверкающий белизной шарик, оказавший неизгладимое впечатление на Оксану.

А Егорка спал, свернувшись калачиком на заднем сиденье. «Намучился, бедный, — подумала Оксана, — что ждет его впереди? Вот и в школе почти год пропустил. А как там Андрейка с Оксаной? У Нины отпуск заканчивается. Надо завтра же выезжать в Воронеж.

Так, задумавшись, Оксана даже не помнила, когда включила фары и, миновав большое и красивое село Миллерово и полуразвалившуюся Каменку, нажимая на газ, понеслась по ровной, словно асфальтной, грунтовой дороге в сторону Голодаевки.

Уже наступила ночь, когда она увидела синий заборчик своего дома. На улице не было видно ни души. Хотя фонари и освещали ближайшие дома, Оксана ничего не видела. Она вышла из машины, открыла ворота и загнала «тойоту» во двор. Выключила двигатель, и сразу же зажегся свет на веранде. Там показалась женская фигура.

— Здравствуйте, Марина Анатольевна, — почему-то тихо сказала Оксана.

Женщина метнулась в ее сторону.

— Здравствуй, миленькая, здравствуй, родненькая, заходите, а я-то слышу — мотор работает, а потом и свет увидела. Зови всех, заходите, я сейчас чайку поставлю, — и Урминская довольно резво скрылась за дверью.

— Егорушка, приехали мы, давай, пойдем, ты уже большой, я не донесу. Давай, ножками, вот так, вот так, вот и хорошо, вот и дома мы. Тут твоя бабушка жила.

Егор никак не мог понять, где он, но потом медленно побрел, держась за руку матери.

Урминская уже поставила на плиту кастрюльку, чайник. Сама, стоя у стола, нарезала хлеб.

— А я вам письмо написала, ждала-ждала ответа, а вы вот сами пожаловали. Сколько же, — год, два прошло? А Ваня? Пусть идет, никто в машине ничего не тронет, — тут деревня, — все говорила и говорила Марина Анатольевна, не поворачиваясь, но потом, мельком взглянув на стоящих у порога Оксану и Егора, удивленно застыла с ножом в руках.

— Ты почему такая..., что-то случилось? Господи, что же это я..., миленькие вы мои!

Уже под утро, рассказав друг другу все, женщины начали укладываться спать.

— Да, у всех горе, я думала, только у меня. Письмо когда писала, на вас и надежда вся была, а теперь... Родственников у меня никаких.

— А сколько им-то? В кроватке, вроде, совсем малые.

— Так вот в третий класс обоим... А может, возьмешь их, Оксана? Христом Богом тебя прошу, я, пока жива, помогать буду, но чувствую, не проживу долго: гипертония — вещь серьезная, мы-то с тобой понимаем. А документы я все оформлю. На них пенсия положена до восемнадцати лет. Понимаю, своих трое, да эти. Ох, горе ты, горюшко! Куда же им, бедным?