Шрифт:
— Нет, — возразила Маша. — Демон сказал, Миша, как и Миша Врубель, не видел в нем демона. Врубель написал своего «Демона» с женщины, которую любил. А Булгаков Воланда…
— Тупо содрал у Куприна! Я только так и не поняла, при чем тут революция?
— А я так и не поняла, при чем тут я, — сказала Катя. — Но если это я, почему меня называют «змеей»?
— Потому что характер у тебя соответствующий, — охотно разъяснила ей Даша.
— Змеей не страшно, — отчужденно ответила Маша. — Сила Киевиц — сила Земли. Сила природы, сила Огненного змея, которого слепые сочли Сатаной и которого Киевица Марина заковала ради равновесия сил, а наша Кылына пыталась освободить на Купалу.
— Освободила, — исправила Чуб. — Но мы всех спасли.
— В заговоре сказано «змея-Катерина и две сестры ее». — Вид у «змеи» был крайне мрачный. — Получается, — сказала Катя, — тот, кто писал этот заговор, знал: пророчество сбудется. В Киев третий раз придут Трое. И одной из этих Трех буду я — Катерина?
— Предположительно ты, — присовокупила историчка. — О чем он предположительно знал. Имя может быть совпадением. И смерть твоей прапрабабушки под трамваем тоже может быть совпадением. И схожесть двух произведений может быть совпадением.
— А мой дедушка Чуб утверждал, что три совпадения подряд совпадениями быть не могут! — заспорила Даша. — А у нас как раз три трамвая… Четыре. Или один? Я запуталась!
Маша посмотрела в окно.
Справа проплывал оперный театр, в девичестве — Городской.
Театр, в котором Митя Богров убил Столыпина и 50 миллионов людей.
Театр, в котором Миша Булгаков смотрел оперу «Фауст» 41 раз.
И Куприн мог посмотреть ее.
А мог и не посмотреть…
Но, как бы там ни было, он точно знал о Мефистофеле, ставшем в «Звезде Соломона» Мефодием Тоффелем.
И Булгаков, взявший имя Voland из «Фауста» Гете, где сам Мефистофель представляется «дворянином Воландом», знал о нем точно.
И не трудно предположить, что история о нечистом, явившемся доктору Фаусту (записанная в 1536 издателем Шписом, переписанная в 1598 богословом Кайе, в 1674 — врачом Пфитцером, обессмерченная в 1832-м великим Гете и воспетая в 1860 году в опере Гуно), и вдохновила двух литераторов написать произведения о Сатане.
Вот только трамвай в этой средневековой истории, развернувшейся в Германии у подошв Лысой Горы Броккен, не фигурировал. Первый в России трамвай курсировал по Киеву, по Александровскому спуску, лежащему у подошв второй Лысой Горы. И в момент его появленья трамвай сочли очередной сатанинской машиной.
Все вроде бы очень логично.
Трамвай — сатана.
Но сколько же все-таки было трамваев?
Подумав, Маша отправила прочь приблудившийся гумилевский трамвай вместе с теорией совпадений профессора Чуба.
Решила рассуждать как историк. Оперируя фактами.
Итак. В 1894 году у них на глазах — точно! — произошли два события.
Анна Горенко нашла Лиру в Царском саду.
И кабы Аннушка не нашла талисман, она б не встретила Демона, не встретила б — не злилась бы на него 1 сентября, не злилась бы — не «пролила» б свое масло, Богров не убил бы Столыпина, революции не было б…
Получается, революция стала неизбежной в тот миг, когда Ахматова взяла в руки Лиру!
За семнадцать лет до того, как Богров нажал на курок, за двадцать пять лет до того, как Берлиоз попал под трамвай.
«Берлиоз» попался уже тогда — 31.12.84!
(Но 1.9.11 — неизбежность революции можно перечеркнуть, как сделала это в своем конспекте Кылына, вычислившая: достаточно, чтобы AAA не сказала «ничего не значащую, тривиальную фразу»…)
«Отлично, — похвалила себя Маша. — Идем дальше».
Того же 31.12.84 каких-то полчаса спустя на Царской площади женщина (предположительно прапрабабушка «змеи-Катерины») тоже попала под «сатанинскую машину», как Берлиоз.
Свидетелем чего стал репортер А. Куприн (без всяких предположений — уходя, историчка улучила момент заглянуть в «Энциклопедию киевской старины» и признать пропечатанного в числе именитых киевских деятелей усача). Крик «убила, машина сатанинская человека убила» и предсмертная записка, найденная у убиенной, породили в нем идею о чертовщине (без всяких предположений — он сказал это сам!). А переквалифицировавшись из репортера в писатели, он использовал этот реальный сюжет в мистической повести о Мефодии Тоффеле, действие коей, по понятным причинам, происходило опять-таки в Киеве.
Повесть была опубликована в 1917 году (в год революции!). И понятно, что киевлянин Булгаков мог прочитать ее…
А мог и не прочитать.
Сама схожесть двух трамвайных историй, делавшая их такими удобными для сравнения, наталкивала на мысль об отличии.
Под булгаковским трамваем, управляемым женщиной-вагоновожатой, погибло пятьдесят миллионов.
Под купринским — всего одна женщина, бросившаяся под колеса сама, с дивной запиской в кармане:
«Я вас прошу, змея-Катерина и две сестры ее, выньте свой яд из крещеного тела Руси!»