Главный дом владения Григория Сергеевича принадлежал некогда Сальваторе Розе. Знаменитый художник жил там до 1673 года. В следующем веке им владел Антон Рафаэль Менгс, а в девятнадцатом — Энгр и Стендаль. Это, конечно важно, но еще более значительным и, видимо, решающим обстоятельством было то, что здание стояло вблизи того места, где граф Строгонов со своей семьей жил зимой в 1840–1841 годы. Спустя несколько лет усилиями архитектора Джованни Риджи (1838–1894) был построен новый дом. Главный вход устроили с виа Систина, приватный — с виа Грегориана, и здесь же, судя по всему, находилась частная лестница, позволявшая владельцу незаметно для прислуги покидать свой кабинет.

Палаццо Строгонов. Вид с улицы Систина

Афина, ускользнувшая от графа Григория Строгонова

Охватывая палаццо Дзукарри, улицы лучами расходятся от Тринита деи Монти по направлению к фонтану Треви. Постепенно увеличиваясь, расстояние между ними к palazzo Strogonoff достигает двадцати пяти метров. Этого оказалось достаточно для устройства довольно обширного дома, его парадный фасад имеет над входом двойной герб Строгоновых и Потоцких. Здание имело чрезвычайно сложное устройство не только из-за расположения между улицами, но и по причине разновысотности и неправильной формы, благодаря чему фасад на via Sistina имеет три этажа и три оси, а на via Gregoriana — четыре и пять этажей. Граф постоянно находился рядом с Риджи, подобно брату, «скрупулезно вникая во все частности, подбирая все детали отделки». [152]

На верхнем этаже здания появился Большой кабинет с видом на Рим. По свидетельству гостей, оттуда прекрасно просматривались «San Carlo, колокольня Борромини, купола старых церквей и… Св. Петр». [153] Думал ли граф, любуясь этой панорамой, о своем прадеде, который в Физическом кабинете имел перед глазами Казанский собор Санкт-Петербурга?

Salon rouge, или Красный салон palazzo Strogonoff

Вероятно, именно оттуда, по словам Н. Врангеля и А. Трубникова, открывался вид на вечный город.

Таким образом, римское палаццо соотносилось с петербургским, стоявшем на Невском проспекте. Бесспорно, что сам новый владелец чувствовал себя философом, оказавшись в тех же обстоятельствах, как и предок. Связь с Россией происходила через меценатство, в частности в заботах об ОПХ. Только в 1885 году Строгонов пожертвовал в музей общества 114 предметов на сумму в 15 000 рублей — крупнейший вклад за всю историю, сопоставимый только с вкладом В.Л. Нарышкина при основании.

В кабинете на особой подставке стоял «Портрет Эразма Роттердамского» работы Квентина Массейса 1517 года — картина, некогда принадлежавшая Александру Сергеевичу, затем перевезенная графиней Софьей Владимировной в Марьино и наконец ставшая собственностью третьего представителя рода. Где-то в глубине зала находилась Мадонна из «Благовещения» Симоне Мартини (1285–1344), причем автора шедевра определил сам владелец. Здесь же за столом с китайской вазой и небольшой копией Ники Самофракийской находилась большая витрина с мелкой пластикой и ренессансной майоликой. На ней стоял выносной крест с росписями Бернардо Дадди, итальянского мастера XIV века.

В другой части пространства, соединенного аркой, перед брюссельским гобеленом, занимавшим всю стену одной из части зала, против окон на столе стояла «Мадонна» Дуччо, приобретенная в 2004 году нью-йоркским музеем Метрополитен. Поблизости находилась дарохранительница фра Беато Анжелико, сделанная в 1425–1430 годах для церкви Сан-Доменико во Фьезоле. Еще Джорджио Вазари, основатель современного искусствоведения, писал, что «фигурки в небесном сиянии настолько прекрасны, что поистине имеют вид райских, и трудно оторваться от них всякому, кто пройдет».

Считал ли Строгонов, что в нем возродился дух Леонардо да Винчи? Именно в его облике он предстал на римском карнавале 1875 года.

Требовалось значительное время для расположения всех художественных сокровищ, большую часть которых привезли из России. Ф.И. Буслаев сообщал: «Там найдете вы и массивные мраморные саркофаги из катакомб и усыпальниц, и тяжеловесные мраморные же плиты с барельефами из упраздненных в Италии в последнее время монастырей, и статуи, и статуэтки, серебряные потиры, дискосы и чаши, блюда, вазы, и оклады, и диптихи из слоновой кости и металла, и всякую другую утварь». [154]

Искусствовед Антонио Муньос писал: «Собрание Строгонова отличается от других частных собраний тем, что оно не ограничивается одной определенной эпохой, но содержит все, что несет на себе печать красоты, — от египетских древностей, ваз и золотых вещей до греческих, этрусских и римских статуй; от раннехристианских саркофагов до византийских изделий из слоновой кости, эмалей и ювелирных украшений; от картин наших тренчентистов и кватрочентистов до картин Гварди, Тьеполо и Фрагонара. Граф умел ценить и греческую керамику, и фарфор Франкенталя, и блюда из Пезаро, и китайскую майолику, и готическую мебель, и мебель ампирную, и ренессансную бронзу, и бронзу семнадцатого века». [155]