— Не понимаю, — сказала Рехина. — Не понимаю, что происходит. Не понимаю вас. Вы хотите этой смерти?

— Сеньора Рехина, я сделал в жизни много дурного — лгал, предавал, был жестоким. Здесь я никого не предал, клянусь, и с первого дня в этом городе обнаружил, что утратил желание или умение лгать. Говорил правду или молчал. Но я много думал о том, что случилось со мной, и понял, что несу наказание. Это определенно наказание, раз Господь это допустил. Что еще я могу думать? Теперь вы знаете. Я не хотел говорить вам этого, потому что ваше хорошее мнение для меня кое-что значило, и говорить эти вещи, заслужить ваше презрение… — он сделал дрожащий вздох. — Заслужить ваше презрение для меня раскаленный меч. — Лука встал и отвернулся от нее, приложив ладонь к прохладной каменной стене. — Я надеялся, что смогу сойти в могилу так, что вы пожалеете о моей смерти и возмутитесь, что невиновный был несправедливо обвинен. Эта мысль утешала меня, но она была успокоительной ложью. Хорошо, что вы сегодня пришли. Прощайте, сеньора.

— Лука, вы слишком спешите прощаться, — сказала Рехина. — Я еще не решила уходить, и до возвращения тюремщика уйти не смогу. Дверь заперта.

— Извините, — сказал он. — Я уйду в свою камеру.

— Ее дверь тоже заперта, — сказала Рехина, — поэтому вам придется продолжать наш разговор. У вас нет выбора.

— Как вы можете разговаривать с таким, как я? — спросил он.

— Лука, вы умный, искусный человек, но иногда кажется, что совсем не знаете жизни.

— Почему вы это говорите?

— Почему вы говорите, что я презираю вас? Этого нет и никогда не было. Я знала, что вы не знаток трав — моя бабушка составляла лучшие лекарства, чем вы. Но вы никогда не называли себя знатоком. Это говорили другие люди, поскольку вы хотели быть травником — не знаю, почему, — и вы позволили им в это поверить. Но вы улучшали самочувствие людей своими двумя лекарствами и своей доброй натурой.

— Это не оправдание, — сказал он.

— Сейчас я судья, Лука, и говорю, что дурным это не было. Теперь послушайте меня. Многие люди говорят время от времени жуткую, злобную ложь, но друзья и члены семей по-прежнему любят их, восхищаются ими. Мы все иногда предаем людей. Кого вы предали? Свою страну? Своего короля? Скажите, что вы сделали, я скажу, безнравственны вы или нет, и, клянусь, буду молчать, если это было серьезное преступление. Скажите ради всего святого, что вы сделали?

— Вы не священник, чтобы я изливал вам яд своей души, — сказал Лука.

— Нет. Я целитель, посланный, чтобы вывести этот яд и вылечить вас.

— Какая разница?

— Не спорьте. Скажите.

Лука придвинул свой стул поближе к ее стулу, сел и негромко заговорил.

Спустя около получаса Лука впервые поднял взгляд на Рехину.

— Больше ничего вспомнить не могу, — сказал он и с удивлением увидел, что на губах у девушки дрожит улыбка, хотя глаза ее по-прежнему были подозрительно влажными.

— И это все? Ничего больше? — Она встала и обошла контору, прислушиваясь к звукам по ту сторону деревянной стены. — Если так, — сказала она очень тихо, — то каждого мужчину на площади, каждую женщину на рынке нужно повесить до наступления темноты. Вы бывали недобрым и бездумным, но и все мы тоже. Лука, вы очень добрый и очень глупый — либо так, либо я глупейшее существо на свете.

— Почему вы так говорите?

— Потому что я люблю вас, Лука, и если должна спасти вас от виселицы, я это сделаю.

Вернувшись, тюремщик зашел в соседнюю со своим кабинетом комнату.

— Привет, Пере, — сказал он человеку; работавшему там со счетными книгами. — Я зашел посмотреть, как там дела.

Подошел к стене и заглянул в небольшую дырочку от сучка.

— Они оба там, — сказал Пере. — Я слышу их голоса.

— Пожалуй, — сказал тюремщик, — в данных обстоятельствах дам им еще несколько минут. Он славный парень.

Даниель проснулся и обнаружил, что находится в кабинете врача и в среду; в воскресенье он все еще оставался в этом доме, тайком гулял рано утром или когда все укладывались спать, ел то, что приносила Ракель в разное время дня и ночи, и проводил долгие часы в негромких разговорах с будущим тестем.

— Я каждый день записывал происходящее, — сказал Даниель, — чтобы не забыть подробности, которые могут быть важными. Боюсь, многие из них совершенно незначительны, но если хотите, просмотрю их, посмотрю, что еще сумею там обнаружить.

— Превосходно, — сказал Исаак, — но я хотел бы, чтобы ты прочел мне свои записи, день за днем.

— С чего начать?

— С Мальорки, — ответил Исаак. — Думаю, то, что происходило на борту судна, можно пока оставить.

И Даниель читал, во многих случаях перечитывал, пока его голос не становился хриплым. Ракель металась туда-сюда, наблюдала за людьми во дворе, предупреждала об угрожающем приближении матери, приносила еду и питье, уносила тарелки, чаши и кувшины.

Исаак обращал мало внимания на подробности, которые казались Даниелю самыми значительными: сеньора Перла, Сара и нападение на него, женщина у сыромятен, которая встретила его расспросы так злобно. С другой стороны, проявлял большой интерес к тем, о которых Даниель не счел нужным упоминать: учитель, домохозяйка столяра, женщина и солдат на городской стене, когда он отплывал.