— Пожалуйста, — проговорил он безразличным тоном. — Сегодня, кстати, та же смена, что и в тот день, когда исчезли пленники. Только охранники не скажут тебе ничего нового.

В охрану набирали людей, обладающих двумя качествами — умением орудовать увесистой дубинкой и способностью без зазрения совести размозжить башку всякому, у кого она имеется. Ни в одном из этих стражников я не надеялся обнаружить каких-то великих талантов к наблюдательности, но и представить, что кто-то из них уснул бы на посту, я тоже не мог. Беседа с каждым из них напоминала предыдущую — я только вглядывался в очередную каменную морду с квадратной челюстью и тяжеленными, застывшими веками, чье выражение напоминало маску из человеческой кожи, какую надевают жрецы, изображая бога Шипе-Тотека на празднике Свежевания. Выглядел каждый разговор примерно так:

— Что ты видел в тот день, когда исчезли пленники?

— Какие пленники?

— Колдуны.

— Колдуны?

— Да, колдуны… ну, в общем, те, которые обернулись птицами, как считает ваш смотритель.

— А-а, колдуны!

Дальше обычно следовала заминка.

— Ну? Так что ты видел?

Тут допрашиваемый поворачивался к своему товарищу — желательно к тому, с кем я уже побеседовал.

— Ты что-нибудь видел, приятель?

— Когда?

— Ну когда исчезли эти колдуны.

— Колдуны?

— Ну да, ты же знаешь.

— Нет.

— Что — нет?

— Нет, я не знаю.

— Ну колдуны — те люди, которые как-то выбрались отсюда. Так что ты видел, когда это произошло?

Далее происходила следующая заминка.

— Ничего я не видел.

Тогда допрашиваемый с победоносным видом снова поворачивался ко мне:

— Слышал? Он тоже ничего не видел. Сдается мне, улетели они отсюда, как чертовы птицы!

После третьей такой попытки я вынужден был отказаться от этой затеи. Выяснить мне не удалось ровным счетом ничего — как если бы я и вовсе не приходил сюда.

Я стоял за воротами темницы Куаукалько, наслаждаясь полуденным солнышком, уже успевшим осушить все вокруг, свежим воздухом и тщательно выметенной землей под ногами.

Я наблюдал за людьми вокруг меня — одни шли неспешным шагом, другие куда-то торопились, третьи беззаботно прогуливались вдоль канала. Я пытался понять, что отличает всех этих прохожих от несчастных страдальцев в тюрьме. Я разглядывал их яркие узорчатые плащи, свидетельствующие о ранге и достижениях их обладателей, выискивал в толпе тех, кто получил право на ношение серег и губных пластин. Я рассматривал и женщин, их юбки и ярко расшитые блузы, их лица, вымазанные желтой охрой, и прически. Волосы женщины просто распускали, либо коротко подстригали, или собирали в косу, некоторые укладывали их в солидную прическу, отличавшую знатных дам, — два разделенные пробором хвоста на затылке подкалывались кверху наподобие рогов. Иногда в толпе попадались и важные особы, например, школьный учитель с бритыми висками, косматый вымазанный сажей жрец с табачным мешочком из шкурки оцелота или какая-нибудь титулованная персона в хлопковом шарфе. Когда я осматривал свою одежду — грубую простецкую накидку и набедренную повязку безо всяких там перьев и драгоценных украшений, которые рабам позволено было носить в угоду хозяину, — я как-то сразу успокаивался. Я чувствовал себя в своей среде, среди равных мне людей; я был таким же, как они, или, во всяком случае, стал бы таким же совсем скоро — как только помылся бы.

Внезапно что-то всколыхнуло эту толпу — какое-то едва уловимое движение, напоминающее рябь на воде, вызванную всплеском крупной рыбины. Вглядываясь в бурлящую толпу, я проследил за этим шевелением до самого того места, откуда оно исходило. Поверх голов я разглядел небольшую группу людей, деловито направляющихся к дворцовой лестнице — той самой лестнице, по которой поднимались вчера вечером мы с братом.

Мне показался очень знакомым этот трепет толпы, через которую не церемонясь дюжие молодцы с дубинками прокладывали путь своему начальнику. А вскоре и его желтый подол мелькнул на нижних ступеньках.

Я растерянно посмотрел в сторону хозяйского дома, потому что пока не решил, как же мне поступить. Вообще-то хозяин предоставил мне большую свободу действий, если разрешил выполнять приказы императора и наведаться в тюрьму. Времени на раздумья у меня не было, зато имелось что сказать моему братцу.

Лев занимал свою часть дворца Монтесумы — палату стражников, нечто среднее между жилыми покоями и оружейным складом, — вместе с такими же, как он, судебными исполнителями. Все они были простолюдинами, достигшими нынешнего положения благодаря своим деяниям, и их плебейское происхождение сполна отражалось в облике их теперешнего жилья. Все они выросли в крохотных глинобитных домишках, где всю мебель составляли лишь несколько тростниковых циновок да какой-нибудь плетеный сундук. Сейчас же стены их обиталищ трещали под тяжестью огромных выложенных из перьев картин и звериных шкур, наполовину скрывавших прелесть настенных росписей, а пол был сплошь уставлен низенькими столиками и обитыми кожей стульями с высоченными спинками. Почести, коими власть щедро осыпала моего братца и ему подобных за их боевую доблесть, приучили их жить красиво.

Много времени ушло на то, чтобы уговорить часовых пропустить меня внутрь, поэтому когда я наконец добрался до брата, он уже нежил свое могутное тело в кресле, попивая шоколад. Глядя на аппетитную пену в его чашке, я только догадывался, каким хлопотным, наверное, был процесс приготовления этого напитка. Его, вероятно, тщательно взбивали, потом долго томили на огне и подавали горячим, но до определенной степени.

Он взглянул на меня поверх чашки.

— Извини, что не предлагаю тебе такого же. Я ведь не ждал твоего прихода.

— Ничего страшного, — добродушно отозвался я. — Тебе ведь туда наверняка стручковый перец кладут, а я ненавижу шоколад с перцем. Как твоя рука?

— Прекрасно. — Даже под толстыми слоями повязки я не без гордости разглядел, как раздулась и распухла его левая рука. — Горячая моча с медом и не такое лечит. А что тебе надо? Ты в тюрьме был?

— Был.

— И что тебе удалось выяснить?

— Что колдунов там больше нет.

Он сердито поставил чашку на пол, расплескав драгоценный напиток.