Шрифт:
— Я же убил… убил вас всех! — шепчешь ты… Златоклык хохочет в ответ.
— Что такое смерть? Ответь мне, достойный и благородный юноша, напавший на нас, когда мы выполняли свой долг!
— Я не юноша! И вот мой ответ!
В тебе закипает ярость, и чакры со свистом устремляются к четверке ракшасов и двум стражникам-людям, выбирающимся из чащи. Отточенные кольца все никак не кончаются, возникая у тебя на пальцах и запястьях непонятно откуда, — но ты только рад этому! Воздух звенит, в страхе расступаясь перед сплошным потоком смертоносного металла, выгнутые лезвия рассекают врагов на части, но окровавленные обрубки продолжают шевелиться, смеясь над тобой, и ты исступленно полосуешь все, что шевелится, своим чудесным оружием.
— Вы мертвы! Мертвы! Я заставлю вас умереть навсегда!
— Заставь, достойный брахман! — слышится сзади. Пред тобой — убитые туги-душители, которых ты принес в жертву богине Кали.
— Давай, брахман, убивай! Убивай еще и еще — мы не обидимся. Ведь мы и так мертвы — благодаря тебе!
— Зачем вы вернулись? Чего вы хотите? Или вам плохо в чертогах Кали?
На этот раз ты не спешишь пускать в ход возникший у тебя в руках лук.
— Нам хорошо, Брахман-из-Ларца! Нам дивно хорошо! — шелестят со всех сторон голоса мертвецов. — И мы пришли забрать тебя с собой. Ты заслужил блаженство, заслужил отдых в нашем обществе!
— Может быть. Но мое время еще не пришло. Отправляйтесь назад и оставьте меня в покое!
— Нет, мы не уйдем без тебя! Мы любим тебя, мы в восхищении от твоих способностей, мы хотим, чтобы ты тоже вкусил…
— Уйдите прочь!
Нужные слова приходят сами, перед глазами вспыхивают знакомые символы вызова — и тетива лука со скрипом ползет к уху.
Грохот.
Треск разрываемого в клочья Мироздания.
Огненный вихрь.
Все вокруг горит, мгновенно обращаясь в горячий пепел, который уносится ветром к серым небесам, очистительный смерч мечется по жуткому лесу, сжигая все на своем пути: оживших мертвецов, неправильные деревья, гниль, мерзость, Жизнь и Смерть…
Ты открываешь глаза.
Потусторонний лес медленно проступает сквозь гаснущее дымное зарево. Поднимаются, ухмыляясь, испепеленные мертвецы — ты ничего не добился!
— Мы любим тебя!
— Мы восхищены тобой!
— Иди к нам!
Жадность скользких рук, кривые изломы когтей.
И вдруг:
— Дрона, я люблю тебя!
Это была она!
Та самая женщина из твоих снов, которую ты всякий раз брал силой, лишь потом сознавая, что поступал подло, мерзко, неправильно…
— Пойдем со мной…
Тает, истончаясь туманной дымкой, колдовской лес, блекнут бессильные призраки убитых тобой людей и нелюдей, остается только она.
Ты шагаешь ей навстречу — и проваливаешься в омуты ее всепрощающих глаз.
Дом.
Твой собственный дом.
Нет, не так!
Ваш с ней дом.
Ты лежишь, блаженно раскинувшись на ложе, ощущая на груди тепло ее ладони. Не было звериной страсти, похоти, вожделения — только теплота и нежность.
"Наверное, это и есть Любовь!" — вдруг понимаешь ты. Любовь, которой ты не знал раньше. Любовь, которая правила миром задолго до. того, как ей на смену пришли Закон и Польза.
Простота Золотого Века.
Значит, и в этом далеко не лучшем мире осталось еще место для Любви?! Значит, и ты, не знавший матери Брахман-из-Ларца, впитавший с младых ногтей лишь Закон и Пользу, способен Любить?!
Как жаль, что это всего лишь сон!
Шорох в соседней комнате.
Ты вздрагиваешь, тут же понимая, что зря беспокоишься — это проснулся ваш малолетний сын.
Да, у вас есть сын, и будут еще дети, много детей!
Все, как у людей.
Ты улыбаешься (да, во сне ты знаешь, как это делается!) и осторожно, чтобы не разбудить жену, поднимаешься с ложа.
Что, малыш, проснулся?
В следующий миг ты застываешь на пороге детской, не в силах сдвинуться с места, не в силах закричать, сделать что-нибудь — ты можешь только стоять и смотреть!
Смотреть, как по комнате расхаживает чернокожий Опекун Мира, баюкая на руках вашего сына.
Вишну пел колыбельную.
Ты проснулся от собственного крика.
Я, Дрона, сын Жа…
Что?!
Иногда мне кажется, что я схожу с ума, и тогда я тихонько плачу до самого рассвета, я, Мародер из Мародеров, иллюзия во плоти…
Со стороны протоки раздались вопли — человеческие голоса, в которых уже давно не было ничего человеческого.