При крещении Премпе назвался Эдуардом и с тех пор стал одеваться, как английский джентльмен: носил серый цилиндр, визитку, лакированные ботинки и гамаши. Когда он посылал в Лондон просьбы о помиловании, губернатор Сейшел всякий раз подтверждал, что король вел себя в ссылке примерно, и народ его прилежно посещал церковь. Но прошло целых двадцать два года, прежде чем кто-либо из его окружения получил разрешение вернуться на Золотой Берег, а сам король смог уехать на родину лишь в сентябре 1924 года. К этому времени из восьмидесяти одного ашантийца, прибывших на Сейшелы, в живых остались лишь двенадцать. Зато появилось большое потомство. Многие из ссыльных, включая четырех сыновей Премпе, в изгнании женились или обзавелись любовницами, но перед отъездом на родину было решено, что поедут лишь законные жены и дети. Вместе с оставшимися в живых ссыльными их набралось до семидесяти человек. Ашантийцы забрали с собой прах всех своих умерших на островах земляков. Они должны были обрести покой на кладбище своих предков в Ашанти.

Таким образом, в 20-х годах нашего столетия пятьдесят восемь женщин и детей, родившихся на Сейшельских островах, покинули свою родину и, обогнув весь Африканский континент, оказались на Золотом Берегу. Едва ли кто из детей в то время мог изъясняться на каком-либо другом языке, кроме креоло-французского и английского. То же самое, естественно, касалось и тех детей, матери которых были сейшелианками. Креоло-французский язык до сих пор живет в Гане, правда, как маленькая лингвистическая достопримечательность, удобная лишь в тех случаях, когда нужно «посекретничать».

Убедительный пример тому Уильям Премпе, которого в 1961 году встретил в Лондоне Макгоу. Он появился на свет значительно позже того времени, когда его дед и отец получили разрешение вернуться на свою западноафриканскую родину.

В начале нашего века губернатор Сейшельских островов писал английскому министру по делам колоний в одном из своих отчетов: «Политические заключенные из Ашанти под руководством бывшего короля Премпе и королевы-матери в течение некоторого времени регулярно посещают англиканскую церковь, и вид Премпе, королевы-матери и двух бывших королей Уганды, Унванга и Кабарега, сидящих в церкви бок о бок, не лишен интереса. Продолжится ли образцовое поведение этих политических заключенных, если им разрешат вернуться в свою страну, я не вправе судить, но на Сейшелах они ведут необычайно праведную жизнь».

Уже в 1901 году в окружении Премпе, а также подчиненных ему королей и вождей оказались король Буганды Мванга (Унванга), король Буньоро Джон Кабарега и еще десять человек из их угандийских родов. У них хватило дерзости не одобрить оккупацию англичанами их государств. Когда в 1897 году в Уганде в суданском войске, принадлежащем Британской Восточно-Африканской компании, вспыхнул мятеж, они воспользовались удобным случаем и подняли открытое восстание против британских отрядов, посланных в страну для подавления мятежа.

За это «преступление» — к тому же, их еще подозревали в причастности к убийству одного английского епископа — после неизбежного поражения они были высланы на Маэ. Там через два года король Мванга умер, по мнению церковного историка Дейера, в наказание за свои грехи. Королю Кабареге грехи, однако, не помешали, и он прожил еще несколько десятилетий, хотя так никогда и не вернулся на родину. В 1923 году англичане разрешили ему поехать домой, но он был тяжело болен и скончался вскоре после того, как сошел с корабля в Момбасе.

В 1915 году поддерживаемое Германией восстание в Ньясаленде (ныне Малави) привело к тому, что колония на Маэ пополнилась тремя иеговистами, распространявшими свою опасную для государства религию и способствовавшими возникновению довольно серьезных беспорядков. Прибыли на остров и некоторые единомышленники Премпе.

Первым приехал султан Махмуд Али из рода Варсангли в Британском Сомали. Он был не только враждебно настроен к колониальным властям в своей стране, но и не ладил с местными, дружественными родами, например, воровал у них скот. Когда англичане потребовали от него прекращения воровских рейдов, он наотрез отказался, за что в 1920 году был сослан на Маэ.

С ним обошлись хуже, чем с другими ссыльными. Администрация Британского Сомали сочла, что протекторат не так богат, чтобы выплачивать султану более семи с половиной фунтов в месяц. Этих денег хватало ненадолго. Стремясь «поднять свой жизненный уровень», он вскоре попросил разрешения продать часть лошадей и 572 ружья, оставленные им на родине. Ему разрешили, но отклонили другую его просьбу: прислать на Сейшелы четырех его жен и четырнадцать детей.

Шли годы. В 1925 году он узнал, что его самая младшая жена у себя на родине забеременела. Сам он в 1928 году взял себе в жены шестнадцатилетнюю сейшелианку, но и этой «радости» его лишили. Надзиратель выставил ее за дверь. Когда же губернатор прислал бедному султану мальчика-слугу, чтобы тот готовил ему и прислуживал за столом, султан отказался. Ему нужна была женщина в доме! Через несколько недель ему все же разрешили вернуться на родину через Аден. К этому времени у султана почти не осталось денег. Он попытался было просить у властей несколько сот фунтов взаймы на костюм и билет второго класса, но ему отказали. Пришлось султану Махмуду Али покинуть Сейшелы простым палубным пассажиром. Правда, в Адене, когда он ожидал корабль, плывущий в Сомали, ему платили «командировочные» — три шиллинга в день.

Тем временем на Сейшелах произошли изменения: кое-кто получил амнистию, а им на смену прибыли новые ссыльные. На Маэ приехал ставленник Германии, претендент на султанат Занзибар, Сей-Баргаш, который несколько лет провел в заключении на острове Святой Елены. Он попался в руки англичан, когда те во время первой мировой войны завоевали Танганьику. Еще более солидными фигурами были шесть политиков из Египта, сосланных на Сейшельские острова в 1922 году, после того как пытались сопротивляться британскому влиянию у себя на родине. Среди них оказался ни более ни менее, как премьер-министр Египта Саад Заглул-паша, который после своего освобождения, на следующий год, снова сформировал правительство в Каире.