Почему «пока последним»? Да просто потому, что ничто на земле не исчезает до конца, несмотря на в целом отрицательное отношение к самой идее сэппуку со стороны европейцев и большинства сегодняшних японцев, предпочитающих в случае финансового краха или серьезных семейных неурядиц выход в виде банального прыжка с верхнего этажа высотного здания или приема смертельной дозы таблеток. О том, что дух бусидо, в том числе рассматривавшаяся нами традиция отношения к смерти продолжает «витать» над Японскими островами, говорят данные исследований Института математической статистики Японии по проблеме «Национальный характер», проводившихся несколько лет назад. На вопрос: «Как вы расцениваете поступок 47 самураев периода Токугава, отомстивших за смерть своего господина?» 29 % опрошенных ответили, что они этот поступок одобряют, 34 % сказали, что это было правильно для того времени, и только 11 % высказались критически. На вопрос: «Оправдываете ли вы действия человека, когда он совершает самоубийство в результате коллизии между моральным долгом и требованием обстоятельств?» 20 % ответили утвердительно (по каждому вопросу опрашивалось 2254 человека).

Конечно, многие современные японцы с иронией смотрят на наставления «Хагакурэ», что, однако, не мешает им резко воодушевляться, когда вокруг начинают обсуждать упомянутые выше проблемы. Иначе и быть не может: ведь это плоть и кровь японской нации, ее история, переживаемая эмоционально. Когда неяпонские историки дискутируют между собой по поводу бусидо, они подчеркивают в основном две стороны этого явления: догматы самурайской доблести и их проявление в японской культуре, а также специфическое отношение японцев к самоубийству. При этом нередки довольно категоричные выводы, например, что «бусидо – это норма социальной жизни японцев» или «японцы склонны к самоубийствам». Мы такой крайности не разделяем. Сколько-нибудь тщательное изучение проблемы показывает, что здесь имеются свои тонкости.

Согласно исследованиям японского социолога XX века Кадзуо Накамуры, накануне Второй мировой войны и в первые послевоенные годы уровень самоубийств в Японии был весьма велик. В последующие годы число самоубийств сокращалось, правда, оставаясь еще сравнительно высоким. Долгое время по проценту самоубийств Япония занимала третье место в мире.

Обычно самоубийство в Японии совершается в одиночку, однако, в отличие от многих других стран, здесь нередко имеют место и групповые самоубийства (и вот это очень похоже на пережитки дзюнси и групповых сэппуку средневековых времен). Так, в середине 1950-х годов регистрировалось более 1200 таких случаев ежегодно. Довольно много групповых самоубийств происходит и сейчас. Среди них влюбленные неизменно занимают первое место (да-да, это те самые «синдзю», «самоубийства по сговору», сегодня называемые еще дзёоси –«романтическое самоубийство»). Э. Дюркгейм в своем знаменитом классическом трактате о самоубийствах утверждает, что в каждой стране они совершаются по-своему, однако К. Накамура не подтверждает подобную «стабильность» способов лишения себя жизни применительно к Японии. Согласно его данным, способы самоубийства меняются. В 1960-х годах в Японии возросло количество самоубийств с помощью сильнодействующих ядов. Женщины часто используют кухонный газ, но мужчины, как правило, остаются верны духу, если не букве самурайской традиции, предпочитая холодное и огнестрельное оружие.

И все же, несмотря на тот факт, что Япония отличается большим процентом самоубийств, нельзя говорить о какой-то этнической предрасположенности японцев к самоубийству. Доказательств этому просто не существует. По мнению доктора Накамуры, дух бусидо, конечно, оказал определенное воздействие на практику самоубийств, однако регулирующая сила бусидо резче проявляется в поведении, связанном с демонстрацией своей национальной приверженности и верности долгу – то есть все же с жизненными практиками потомков самураев…

«Разрушительницы царств»,

или

«Женщины, живущие во тьме»?

(положение благородной женщины и самурайские женские образы в «эпоху самураев»)

Ни для кого не секрет, что абсолютное большинство древних цивилизаций имели в своей основе маскулинную, т. е. мужскую и ориентированную на мужчин систему ценностей. При этом отношение к женщине в таких обществах было достаточно разнообразным – от откровенного пренебрежения и отношения как к «не совсем человеку» или «человеку второго сорта», «хранительнице домашнего очага» без права на участие в общественной жизни, политике, а часто и в культурных процессах до несколько более взвешенной позиции, но все же далекой от равенства. Японское средневековое «самурайское» общество было, несомненно, в сути своей вполне маскулинным. Гораздо более «маскулинным» во всех своих проявлениях, чем удивительная Хэйанская эпоха, предшествовавшая триумфу самурайства. Простейший пример – женщины эпохи Хэйан оставили немалое количество дневников (в том числе поэтических), стихов, не говоря уже о таких всемирно известных шедеврах прозы, как «Макура-но соси» («Записки у изголовья») Сэй Сёнагон и «Гэндзи моногатари» («Повесть о блистательном принце Гэндзи») Мурасаки Сикибу, период с XII по ХГХ век наполнен колоссальным количеством вполне маскулинных по происхождению и часто подчеркнуто маскулинных по сути источников – военных повестей, драм, сказаний, хроник, сборников и т. д. Вряд ли где-либо и когда-либо феномен «молчания женщин» воплощался настолько полно, как в эту эпоху, – в результате мы почти лишены некоего «женского взгляда» на бусидо. При достаточно близком знакомстве с японской культурой возникает стойкое впечатление, что эпоха Хэйан с ее доминированием мужчин в политике и общественной жизни и утонченной феминизацией придворного быта и культуры (причем эта феминизация очень сильно коснулась представителей сильного пола) была все же несколько более гармоничным (хотя и невероятно хрупким и, конечно, далеким от равноправия) сообществом мужчин и женщин, нежели «самурайская эпоха» Камакура-Муромати– Момояма-Токугава. Здесь мы имеем дело с источниками, созданными мужчинами и повествующими преимущественно о мужчинах – героях, злодеях, жертвах, «творцах истории» и т. д. Естественно, женские образы встречаются и на их страницах, но как же их мало и как они мастерски вписаны в подчас просто неимоверно «мужскую» реальность! Пожалуй, этим японское Средневековье все же очень заметно отличается от того же Средневековья европейского – с его трубадурами, менестрелями и культом Прекрасной дамы (при всей его условности, своеобразности, возможном неевропейском происхождении и том, что он опять же является выражением неких мужских идеалов). Так что почти всё, что прочитают в дальнейшем наши читатели и читательницы в этой главе, является идеалом самурайской женщины, сформированным и сформулированным мужчинами…

Конечно, место женщины в японском обществе самурайских времен определялось многими факторами. Среди них следует отметить и традиционно второразрядный статус представительниц прекрасного пола в условиях милитаризованных обществ (если они не выполняют некие чрезвычайно социально значимые роли, к примеру, не являются жрицами или воительницами, как у сарматов, монголов и т. д.), и усиление позиций буддизма, во многих направлениях которого (особенно тех, которые относятся к хинаяне) женщина является существом более низменным и лишенным понимания Добра и Зла по сравнению с мужчиной, которому остается гораздо меньше перерождений, чтобы впоследствии достичь нирваны. Один маленький пример из «Хагакурэ»: «Некто сказал: "Я знаю форму Разума и форму Женщины. Разум имеет четыре угла и не будет двигаться в случае смертельной опасности. Женщина же кругла. О ней можно сказать также, что она не ведает различия между добром и злом, между хорошим и плохим, и может закатиться куда угодно"» – это лишь одно из многих высказываний, смысл которых один и тот же: женщина является неким иррациональным, а значит – потенциально опасным для упорядоченного, мужского по сути, общества существом. Отсюда любовь к рассказам на тему «красавица разрушает государство благодаря влюбленному в нее государю, забросившему дела», – сюжеты брались как из китайской истории (например, о роковых красавицах Ян Гуйфэй или Бао Сы), так и из собственно японской. Напомним, что в синто женщина в целом не считается чем-либо уступающей мужчине. Многие исследователи связывают истоки синто с женскими шаманскими культами плодородия – так, бог Идзанаги и богиня Идзанами наравне творят Японские острова, создавая космос из хаоса, а высшим божеством в синто вообще является солнечная богиня Аматэрасу.

Но роль синто как государственной религии в самурайскую эпоху в значительной степени оказалась вытесненной буддизмом и частично конфуцианством (с его четко сформулированными патриархатными установками наподобие «отец и сын не сидят в одном ряду, мужчины и женщины не сидят вместе»). Впрочем, некоторые отголоски синтоистских представлений о том, что женщина вполне достойна выполнять государственные функции, оставались в сознании некоторых идеологов самурайства: так, Ходзё Сигэтоки (1198–1261), внук первого сиккэна из рода Ходзё, известный как Мастер Гокуракудзи, писал в своем «Послании»: «Если жена и дети что-то говорят тебе, внимательно их выслушай. Более того, если их слова обоснованны, удивись и похвали их, дабы в последующем они говорили в той же манере. Не следует смотреть на них свысока только потому, что они женщины и дети. Аматэрасу Омиками принимает облик женщины, а императрица Дзингу покорила корейское царство Силла». [Добавим, что на самом деле в ходе истории Японии страной не менее девяти раз формально или фактически правили императрицы, а не императоры, хотя это было в очень отдаленные времена эпох Яёи, Ямато и в начале эпохи Нара. – Д. Ж.]. Конечно, эти строки вполне ясно говорят, что женщины и дети явно рассматриваются как нечто иное, нежели «мужчины = люди», и их разумным словам стоит удивиться.

Интересно еще одно, вообще не слишком характерное для самурайских трактатов высказывание Мастера Гокуракудзи о женщинах, нехарактерное еще и потому, что эта тема вообще затронута, да еще дважды, в тексте, очень небольшом по объему: «Никогда не говори плохо о женщинах, какого бы низкого происхождения они ни были. Тем более о знатных женщинах». Согласитесь, для потомка «восточных варваров» Ходзё это все же весьма галантно, особенно в свете того, что и как писали о женщинах такие позднейшие «классики жанра», как Ямамото Цунэтомо. По мнению последнего, роль женщины ограничивается ведением хозяйства и рождением детей, желательно сыновей, ибо: «Лучше, когда рождаются сыновья, но не дочери. Дочери не могут прославить свою семью и позорят родителей. Очень плохо, если дочь – первый ребенок, а лучше всего: если все дети – сыновья». Дальше всех в этом направлении зашел некий неизвестный нам по имени самурай, написавший в эпоху Токугава следующий пассаж об идеальной самурайской жене: «Женщинам лучше всего не иметь образования, ибо удел их жизни – беспрекословное повиновение… повиновение отцу до замужества, повиновение мужу после свадьбы и повиновение сыну после смерти мужа… Однако ей необходимо дать хорошее нравственное воспитание, дабы она была целомудренной и мягкой, не давала бы волю страсти, причиняя тем самым неудобства другим и не подвергала бы сомнению авторитет старших. Ей не нужна и религия, ибо единственным божеством для нее является муж. Служить ему и беспрекословно подчиняться ему – вот ее долг». Да уж, такое отношение, имевшее определенное распространение в мирную эпоху Токугава, сводило роль женщины даже не к «кирхе, кухне и детям», а фактически только к двум последним (немногочисленные жрицы императорского святилища в Исэ и придворные-кугэ не в счет). Но, как мы увидим в дальнейшем, оно вряд ли было доминирующим – по крайней мере, в такой крайней и резкой форме.