— Можно ли считать СССР другом арабов?

Махмуд насторожился.

— Не знаю.

— Врешь, трусливая сволочь! Ты все прекрасно знаешь,— заорал офицер.

Снова побои. На этот раз били, пока Махмуд не потерял сознание. Очнулся он в кромешной темноте. Израненное тело нестерпимо болело.

— Пить! — простонал он.

Вдруг рядом блеснула полоска света, чьи-то руки осторожно приподняли голову Махмуда, и в разбитый рот потекла прохладная вода.

Окончание следует

Владимир Беляков, Игорь Ростовцев

Волна прилива с шипением достигла береговой черты, и неглубокая чаша Ольского лимана стала на глазах заполняться морской водой. С криками закружились у берега чайки, выхватывая ринувшуюся в лиман рыбу. В этой суматохе как-то незаметно оказался на плаву, заколыхался поплавком наш «дори» — небольшое деревянное судно. Не тратя времени, Иннокентий Крылов, старшина судна, запустил двигатель, и «дори», выпуская из трубы сизые дымки, осторожно двинулся к выходу из лимана. Следом за ним на буксире тащился катер. На просторы Тауйской губы мы выбрались, когда гористые берега сделались черными, словно вырезанными из картона, а на сгустившейся синеве неба начинали мерцать первые звезды...

Оказаться на борту этого судна заставило меня довольно необычное сообщение: вертолетчики, пролетавшие над полуостровом Кони, у мыса Скалистого заметили группу судов, стоявших под самым берегом. Эта часть территории полуострова Кони являлась одним из четырех участков недавно созданного заповедника «Магаданский», и никакие суда без специального разрешения не имели права подходить к его берегам.

Заповедник только-только вставал на ноги, и у директора Юрия Николаевича Минько хватало в эти дни забот. На участках были выстроены кордоны, приступили к своим обязанностям лесники, но необходимо было снабдить их снегоходами, рациями, а заодно завершить и строительство здания для дирекции в Магадане. На счету был каждый человек, но, получив сообщение вертолетчиков, директор размышлял недолго.

— Александр Сергеевич,— обратился он к Новикову, своему заместителю по науке,— придется вам взяться за это дело.

Новиков долгие годы работал в Институте биологических проблем Севера и, будучи ихтиологом, занимаясь вопросами сохранения рыбных богатств, в каких только переделках порой не бывал. Я решил быть Новикову бессменным попутчиком. И в тот же день мы выехали в Олу. Там нас поджидал лесничий Ольского лесничества Николай Семенов.

— Эх,— вздохнул он, едва поздоровались,— не разыграйся ветер да не поднимись волна, часа через четыре были бы уже у мыса Скалистого.

Семенов был молод, хорошо сложен, строен, рыжеволос. Что-то было в нем от лихого гусара. Он и усы свои, кажется, закручивал как гусар. В хорошую погоду лесники преодолевали Тауйскую губу на «прогрессах» — легких катерах с подвесным мотором. Но сейчас на «прогрессе» выходить в море было рискованно. Оставалось одно: идти на «дори». Семенов рассказал, что своими силами они соорудили каюту, и судно стало удобным для длительных плаваний. На нем лесники не раз уже обходили границы заповедника.

Нас здорово качало. Пенные брызги разбивались о стекло рубки. Крылов, стоявший у штурвала, вел судно, стараясь не терять из виду берегов. Быстро темнело, а когда очертания гор растворились в ночи, он заглушил двигатель и, вытравив все шестьдесят метров манильского каната с якорем, сказал: «Баста. Будем здесь дожидаться рассвета. Дальше идти нельзя».

— Где мы? — спросил из темноты Александр Сергеевич.

— У мыса Харвис,— отвечал Крылов, с покряхтыванием забираясь на нары, устланные мягкой лосиной шкурой. Отдыхать на них было одно удовольствие. В наступившей тишине стало слышно, как где-то далеко неумолчно рокочет прибой.

Оставшись за вахтенного, я выбрался на палубу и, свесив ноги, уселся на носу. В сторону Магадана прошло в отдалении грузовое судно, помигивая разноцветными сигнальными огнями. Над Олой и Магаданом застыло желтоватое зарево, напоминая о неутихающей вечерней городской жизни. Зеленоватый свет рождался в черноте воды: море светилось!

Только теперь я, кажется, понял, что заставляет людей в одиночку отправляться снова и снова в дальние рискованные плавания по морям.

Но вскоре облака закрыли небосвод, и очарование моря сразу же исчезло. Я пробрался в рубку, поближе к остывающему двигателю. Иногда мне казалось, что рокот прибоя усиливается, но темень теперь стояла такая, что и в десяти метрах, пожалуй, ничего нельзя было бы рассмотреть.

Когда наконец забрезжили предрассветные сумерки, я выбрался на палубу и обомлел: несмотря на отданный якорь, нас тащило к берегу. Мы были совсем неподалеку от серых отвесных скал, под которыми бесновался прибой, и наше судно медленно приближалось к черным камням, о которые в бешенстве разбивались волны.

Пришлось играть всеобщую побудку. «Якорь!» — односложно приказал Крылов. Он будто и не спал: движения точны, взгляд серьезен. Двигатель дважды не запустился со стартера, и Иннокентий прогревал его паяльной лампой.