Женщина только хмыкнула, еще раз окинув Лену беглым взглядом.

— Ну, как скажешь, — протянула Тамара, бросив на нее быстрый взгляд. — Пойдем, покажу тебе все.

И Лена послушно потянулась за ней, отчего-то чувствуя, что ее первое впечатление относительно нее, оказалось ошибочным.

Он пытался с этим справиться, честно пытался, но не смог. Жить без нее не представлялось ему возможным. Не теперь. А ей… ей уже не представлялось возможным жить рядом с ним.

Он совершил глупость, самую большую, роковую ошибку. Сможет ли он вымолить за нее прощение у женщины, которая устала прощать? Устала терпеть. Устала оставаться рядом. Вопреки всему, даже себе. А он никогда ведь не ценил этого, как данность, как обязанность с ее стороны, принимая нежность и ласку.

Но у ангелов тоже есть предел. Предел возможностей, сил и чувств, та грань, перешагнув которую, лишаешься малейшего шанса на понимание с их стороны. Неужели он перешагнул ту черту, за которой ничего уже не было, только разрушение, тьма, пустота, одиночество?… Без нее!? Там — не было мира.

Он совершил не просто преступление, но убийство. Он уничтожил женщину, которая его любила, ту, которой он не был достоин. Он совершил предательство. Предательство высшей пробы, тончайшей резьбы и идеальной огранки. И за каждый миг этого предательства, за каждую частичку боли, что поселилась в душе любимой женщины, ему теперь придется расплачиваться годами оставшейся у него жизни. Молить о прощение, умолять, стоя на коленях, взывать и каяться. Но так и не добиться полного очищения своей гнилой, погрязшей во грехе сущности.

Как искупить то, что он совершил? Как назвать это, как обозвать? Как вспоминать обо всем без содрогания и дрожи? Как… можно надеяться на то, что его простит она, когда он сам себя простить не в состоянии!? Не смог сейчас, не сможет и потом. Он никогда не забудет выражения ее лица. Непрощение, боль, обида, разочарование и горечь… Наверное, она не поняла, не осознала сразу, что произошло. Да и он тоже не понял этого. Отчаянная мысль мелькнула в его мыслях… Губительная, отрезвляющая мысль.

Это был крах, это был конец. Полное разрушение и уничтожение.

Та самая грань пройдена, черта осталась позади, и мир самоуничтожается, разлетается на осколки, умирает. Тот прежний мир, в котором их было двое. По одному — но двое. А теперь… Одни. Одинокие, раненые птицы в бушующем море страстей и обид, болезненных воспоминаний и отчуждений.

Как забыть то, что память вновь и вновь изымает из твоего подсознания?

Как смириться с потерей? Как простить самого себя? Как вернуть… любовь?

Он ненавидел себя, да, именно так. И был уверен, что Лена тоже его ненавидит. После произошедшего он не настаивал на разговоре, хотя сейчас, оглядываясь назад, понимал, что им нужно было поговорить. Черт побери, неужели прошлый опыт, былые ошибки, совершенные ими много лет назад, пятнавшие их все девять лет, ничему их не научили?! Почему они вновь не поговорили, как и тогда, девять лет назад? Почему вновь наилучшим выходом из положения посчитали бегство? От себя, от проблем и забот, от дурных воспоминаний и безнадежностей? Неужели… так ничему и не научились? Не поняли, не осознали? Опять — в омут с головой, опять — против ветра, опять — молча и наспех. Опять — ошиблись.

Сейчас он понимал, насколько все было неправильным. Тогда ему казалось, что он должен дать ей время на то, чтобы осознать произошедшее, успокоиться, прийти в себя… Словно бы от этого можно было оправиться!? Но он полагал, что просто не имеет права вмешиваться в ее молчание, нарушать горькое уединение, тревожить ее, беспокоить, надоедать разговорами и объяснениями. Ему казалось, что у него еще будет время на то, чтобы сделать это. Глупец! Где оно теперь, это время? Есть ли оно у тебя?!

Как он посмел так поступить с ней? С ней, с женщиной, которую… должен был боготворить!?

Убил, растоптал, предал. И не сыскать ему прощения за то, что он сделал!

Когда осознал, что она ушла, что бросила его… он не поверил. Да и как он мог поверить? Все в нем противилось этому. Где-то внутри него, громко, отчетливо, надрываясь, кричал внутренний голос, он бился в него отчаянными безумными словами, злыми словами — она ушла, исчезла, бросила, нет ее больше. Но он упрямо не слушал его, рвал, метал, разрывался надвое, но искал объяснения, оправдания, причины, ответы. Но не находил. Их просто не оказалось. Все было слишком просто…

Обзвонил всех Лениных подруг, даже тех, с кем она так или иначе пересекалась когда-то, едва не набил морду Порошину, именно его обвиняя во всех смертных грехах. Аня винила Максима на чем свет стоит, орала и грозилась подать на него в суд, а Порошин… он говорил правду. И эта правда резала его ножами. И только вечером, когда, позвонив родителям и узнав, что Лена и им не сообщила, куда направилась, он, понял, что натворил. Нет, не так, — действительно ПОНЯЛ.

И тогда он напился. Сильно. Почти до беспамятства. Крушил все в доме, бросался вещами, доставал из шкафа ее одежду и вдыхал ее аромат, наслаждаясь каждым мгновением этого маленького счастья. Только оно ему и осталось. Нетронутое и неубитое маленькое наслаждение питаться ее теплотой.

Проснулся он с ощущением того, что мир рухнул. Вокруг полный раздор. Разлад с головой, полнейший. В висках острая едкая боль, в груди — трещина, а вокруг — пустота, окрашенная цветами женской одежды.

Сначала показалось, что все, что произошло вчера, ему приснилось. Ведь не могло это происходить на самом деле? С ним!? И не с ней тоже, не с Леной. Она любила его, она прощала ему все…

И тут в мозг ударило, будто ножом пронзило сердцевину его сущности.

Устала прощать — безвозмездно. Устала любить — безответно. Она просто устала. От него. Или от них. От того ада, в котором они жили все эти годы. Потому и ушла, что устала. Убежала. Не выдержала.