— О нет, — сказала мисс Гастингс. — Я в то время так плохо вас знала, что считала невозможным принять подарок.

— Теперь вы знаете меня лучше, а крестик со мной. Возьмете его?

Он вытащил из жилетного кармана зеленую коробочку и раскрыл.

— Нет, — ответила она.

— Хм, — проговорил сэр Уильям с необычной для себя досадой. — Когда-нибудь я вам это припомню! Вот ведь вздорное поведение!

— Я не хотела вас обидеть, — взмолилась мисс Гастингс, — просто мне неприятно было бы взять у вас что-нибудь ценное. Я приняла бы в подарок маленькую книжку, листок бумаги с вашим именем, соломинку, камешек — но не бриллиант.

Чувство, на которое намекали эти слова, было весьма лестным, и сэр Уильям невольно улыбнулся их безыскусной простоте. Его лоб разгладился.

— Что ж, мисс Гастингс, вы по крайней мере умеете ответить любезностью на любезность, — сказал он. — Я вам признателен. Я уже вообразил себя никудышным генералом, раз любая моя тактика не дает мне и на шаг приблизиться к крепости; я не преодолел ни одного оборонительного вала. Впрочем, если в цитадели у меня есть союзник, если сердце на моей стороне, то все хорошо.

У мисс Гастингс запылали щеки. Она смешалась и несколько минут не могла подобрать ответ на странную метафорическую речь сэра Уильяма. Тот, глянув на нее искоса, понял, что она смущена, и принялся насвистывать песенку, давая спутнице время прийти в себя, притворился, будто занят спаниелем, продолжая украдкой на нее посматривать. Когда румянец на щеках мисс Гастингс стал менее жарким, баронет чуть сильнее прижал ее локоть к себе и завел разговор на другую тему.

— Как тихо в этих лугах! — сказал он. — Они как будто отрезаны от всего остального мира. Я хорошо знаю здешние края — каждую тропку, ворота, лестницу через изгородь.

— Так вы бывали здесь раньше? — спросила мисс Гастингс.

— Я бывал здесь и днем, и ночами. Видел эти изгороди, когда они залиты ярким солнцем, как сейчас, и когда за ними лежат глубокие лунные тени. Если бы существовали эльфы, я бы их встретил, ведь тут их излюбленные приюты на каждом шагу: листья и цветы наперстянки, мох как зеленый бархат, грибы, растущие на дубовых корнях, столетний терновник, обвитый побегами плюща, — все как в сказках.

— А что вы тут делали? — спросила мисс Гастингс. — Из-за чего бродили в одиночестве ночью и днем? Потому что любите смотреть, как сумерки сгущаются над тропкой вроде этой, а луна встает над таким вот зеленым лугом, или потому, что были несчастны?

— Я отвечу вопросом, — сказал сэр Уильям. — Почему вамнравится гулять в одиночестве? Потому что вы можете думать; могу и я. Не в моем обычае делиться своими мыслями, особенно теми, которые мне наиболее приятны, посему я не нуждаюсь в спутниках. Я и впрямь, бывало, грезил о некоем безымянном существе с умом, лицом и фигурой, которые я мог бы полюбить, мечтал о ком-то, чьи чувства — тоньше, а сердце — горячее, нежели у тех, кто меня окружает. Я думал, что могу полюбить очень страстно, если встречу женщину, молодую, изящную, умом выше бессловесных скотов.

— Наверняка вы такую встретили, — сказала мисс Гастингс; доверительный тон сэра Уильяма ее заворожил, и она не пыталась сменить тему.

— Я видел много красивых женщин и несколько умных. Раз или два мне казалось, будто я влюблен, но проходила неделя, от силы месяц, и чары рассеивались. Меня утомляло их жеманство, и я вновь обращался мыслями к своей идеальной суженой. Впрочем, как-то я без памяти влюбился в живую женщину. Однако это позади.

— Кто она была?

— Одна из самых известных и красивых женщин своего времени. Увы, она принадлежала другому. Я бы умер, чтобы завоевать одну ее улыбку; чтобы держать ее за руку, коснуться ее губ, претерпел бы пытки; чтобы добиться ее любви, обрести право прижать обожаемую к сердцу и почувствовать ответный жар, чтобы услышать, как этот дивный голос признается мне во взаимности, я, предложи мне дьявол такую сделку, отдал бы вечное спасение и согласился принять оттиск его копыта на обе ладони.

— Так кто она была? — повторила свой вопрос мисс Гастингс.

— Я не могу выговорить ее имя — у меня перехватит дыхание. Однако вы часто о ней слышите. Это женщина безграничного обаяния. Я не знаю мужчины с тонкими и сильными чувствами, который, оказавшись рядом с нею, не пленился бы в той или иной степени. Она хороша лицом и фигурой, божественно хороша. Страстность, душевная сила и постоянство сквозят во взгляде, манерах, во всем облике, перед которым сердцу невозможно устоять. Скорби наложили на нее свой отпечаток; память о трагических событиях, которых она была участницей, придали чертам выражение серьезности. Мне трудно представить ее игривой, и она редко бывает весела. Ей многое пришлось претерпеть, и она вынесла бы все снова, будь у нее та же побудительная причина.

— Она живет в Ангрии?

— Да. Не задавайте мне больше вопросов, я на них не отвечу. Подайте мне руку, я помогу вам перебраться по лестнице через изгородь. Ну вот, луга закончились. Вы заходили когда-нибудь так далеко?

— Никогда, — ответила мисс Гастингс, оглядываясь. Место было ей совершенно незнакомо. Они вышли на другую дорогу, изрытую колдобинами и заросшую травой. Взгляд не различал ни человека, ни дома, но прямо впереди стояла церковка с низкой колокольней. Подле нее расположилось кладбище: несколько каменных надгробий и множество земляных холмиков. Милях в четырех дальше тянулась череда холмов, лиловых от вереска в нежном закатном свете. При виде их глаза у мисс Гастингс загорелись.