Быт мокенов строго регламентирован. Мужчины следят за состоянием лодок, заготовляют трепангов, добывают перламутровые и жемчужные раковины. «Мокены, — пишет Пьер Иванов, — ныряют на глубину до десяти метров, что и породило слухи о людях-рыбах. Трепангов, раковины и жемчуг мокены сбывают малайским торговцам (тем немногим, кому они доверяют) в обмен на изделия из железа, ткани и... маски-очки для подводного плавания».

Забота же о пропитании кабанга целиком лежит на женщинах. «Как только лодки пристают к берегу, — рассказывает Иванов, — женщины отправляются на поиски пищи. В основном она состоит из устриц и различных моллюсков, которых собирают на коралловых отмелях во время отлива. Иногда стол разнообразят дикорастущие плоды и овощи, например, ямс...»

Единственным исключением в этом раз и навсегда заведенном порядке становится ловля гигантского ската. Когда кто-нибудь замечает его, всю плавучую деревню охватывает лихорадочна» деятельность. Со стороны создается впечатление, будто жители кабанга готовятся к отражению врага: всеобщая суматоха, громкие крики, заливистый лай собак, визг ребятни... Длинные бамбуковые шесты, с помощью которых женщины ловко управляются с лодками, превращаются в грозное оружие. На них надевают железные наконечники, и вот уже в окруженного со всех сторон ската вонзаются импровизированные гарпуны. Еще десять-пятнадцать минут — и он вытащен на берег. Начинаются приготовления к пиршеству. Но скат — это гурманское исключение в рационе мокенов, ведь мокены не ловят рыбы ни удочками, ни сетями. Их стол целиком зависит от узкой полосы прибрежного мелководья, где женщины собирают моллюсков. «Именно это обстоятельство, — делает заключение Иванов, — а вовсе не врожденная любовь к странствиям и не панический страх перед пришельцами (хотя мокены и относятся к чужакам с известной боязнью и настороженностью) заставляет морских кочевников проводить жизнь в постоянных скитаниях. Они заняты непрерывными поисками богатых устрицами и моллюсками участков побережья, ибо от этого зависит само их существование...»

Л. Сергеева

В фондах отдела драгоценных металлов Государственного Исторического музея хранится немало сокровищ ювелирного искусства, происхождение которых до недавнего времени было загадочным, а имена мастеров, изготовивших их, неизвестны. О некоторых экспонатах музея, лишь недавно «расшифрованных», рассказывают заслуженный работник культуры РСФСР, кандидат исторических наук М. М. Постникова-Лосева и научный сотрудник музея Б. Л. Ульянова.

На этом украшении (фото вверху) нет ни надписей, ни каких-либо знаков мастера или бывших владельцев его. А в инвентарной книге музея сказано лишь, что это изделие найдено в Троицком соборе Архангельска и передано Государственному Историческому музею в 1935 году Севкраймузеем.

Кем и для кого оно было изготовлено, как попало в Архангельск?

После тщательных исследований и самого украшения и тех отрывочных древних свидетельств о нем, что по крупицам удалось извлечь из старых книг и архивов, постепенно, шаг за шагом удалось восстановить пройденный этим изделием путь.

Его повелел изготовить для своей чалмы семилетний мальчик — турецкий султан Мухаммед IV при вступлении на престол в 1648 году.

Имя мастера пока неизвестно, но можно указать, где, среди каких ювелиров искать его. Дело в том, что самые сложные заказы на драгоценные изделия выполняли для султана стамбульские греки-ювелиры, славившиеся во всем мире искусством шлифовать и оправлять драгоценные камни, покрывать металл золотой эмалью такого чистого и яркого цвета, что перед ним меркли даже самоцветы.

Эти ювелиры могли удовлетворить самый прихотливый и изощренный вкус. По свидетельству Эвлия Челеби, дипломата и путешественника, написавшего многотомную «Книгу путешествия», эти мастера-греки «имеют индийские алмазы, бадахшанские рубины, бирюзу из Нишапура, рыбий глаз из Судана. Особенно хороши драгоценности, отделанные кораллами, а агатовых зерен даже гуси не клюют!». Он пишет, что эти искусные мастера выполняют заказы султана и «посланников других стран, которые просто слепнут от блеска и великолепия».

И можно представить себе, как, получив приказание султана, мастер-грек начал работу. Прежде всего он пересмотрел все имевшиеся в наличии драгоценные камни. Он отбросил, как слишком простые, камни, недостойные украшать чалму Мухаммеда IV, — сердолик и агат из индийских рек, цейлонские и сиамские сапфиры различных оттенков, от нежно-голубых до темно-синих, и остановил свой выбор на самых модных в ту пору у ювелиров Стамбула камнях. Это были чистые и холодные, как капли утренней росы, индийские алмазы из песков и глинистых наносов Голконды, красные с малиновым оттенком рубины, светло-розовые турмалины из Бирмы и зеленые, как первая весенняя трава, изумруды, или «испанские смарагды», как их тогда называли, вывезенные из Колумбии.

А «главным камнем» мастер выбрал изумруд с крупное голубиное яйцо величиною, глубокого зеленого цвета, уже обработанный, отшлифованный неровными мелкими гранями... Ведь, гласят древние сказания, изумруд отгоняет дурные сны, отводит черные мысли. Змеи и скорпионы не приближаются к тому, кто носит изумруд, — змея слепнет, и из глаз ее льется вода, если перед ней держать изумруд. Если на изумруд поглядеть с утра, то весь день будет легким и на сердце будет светло.

Долго всматривался мастер в таинственную зелень прекрасного камня, пока в его воображении не возник четкий рисунок того украшения, которое он сделает для султана, — золотой цветок граната, легкий и нежный, в самом центре которого будут гореть загадочные огни дивного камня.