Ну все — именно с того дня, верней вечера, после недолгой операции в поликлинике (спасибо, доктор Федор), держа правую руку на отлете, я стала настукивать по клавиатуре левой.

Левой-левой-левой…

Правда, ехидный интернетовский всезнающий анонимный комментатор, прочитав это, наверняка сильно взбодрится и, потирая ручонки, начнет колотить по клавиатуре, как дятел: «Клац-клац! как-так? А вы, дама, уверены, что это написано левой рукой? Может быть, левой ногой?…»

Ну давай, болезный, «пешы-пешы».

Что ж, начнем…

У нас был вечер литературный в одном прекрасном доме.

Это рай. Этот Дом творческих деятелей. Это такой чудесный мир. Идеальный для меня мир. Мир абсолютно тронутых и окончательно сумасшедших. Эти восхитительные женщины без возраста с их одинаковыми челками над плавающими взглядами… Они бесшумно носятся по всем этим комнатам, гостиным, шастают туда-сюда, приветливо, но жеманно здороваются по тысячу раз (а может, это были разные женщины и каждая здоровалась по разу?), такие навечно подростки, одинаково одетые, говорят тихими пастельными голосами…

Меня дважды теряли за те несколько часов, что мы там все находились. Сначала я попросилась в дамскую комнату, и одна такая, в печальной шали на плечах, меня повела. У нее была ровная непреклонная узкая спина, строгий взгляд. И тогда я подумала, что все эти женщины очень похожи на синявок — преподавательниц женских институтов и гимназий в конце XIX — начале XX века. Так и кажется, что где-то в рукаве у этой мадам пенсне и она заставит что-нибудь спрягать по-французски. Она кивнула головой и сказала: «Конечно, следуйте за мной», и как дунет стремительно, как побежит бесшумно, даже ее юбка за ней не успевала и билась из-за каждого угла, куда дама заворачивала, и мне хотелось за этот вот завихривающийся конец юбки ухватиться. Она на меня все время тревожно оглядывалась, но с каждым разом все быстрей и быстрей бежала. Вот честное слово, я за ней мчалась на своих шпильках и в какой-то момент решила, что вот бы догнать, поймать ее и навалять ей по шее. Ну потому что мне надо, чтоб позитивно и радостно сейчас, потому что вот сейчас надо народ веселить, тексты читать, а я тут ношусь, как бобик потный. И воротник сбился уже в комок, и шарфик мой, талисман ручной росписи, скомкался в жгутик, и спина мокрая, и физиономия уже блестит вся, тушь на ресницах расплылась, дыхание хриплое, прическа осела уже вокруг лица, глаза дурные… И что? Бежим. И наконец-то мы с мадам прибежали в какой-то зал, где стояли манекены, одетые в исторические костюмы. И мадам, глядя поверх меня (они, синявки, все очень высокие там, с длинными шеями), молча развернулась в обратном направлении и — фьють! — умчалась. Унеслась. А я осталась стоять как идиот. Стою между кринолином и сюртуком, отдуваюсь, жду терпеливо… Правда, переминаюсь, мне же надо в реструм, а в том зале ни намека, ни следа. Постояла я, потом села. И ведь понимала, что назад из этого лабиринта комнат и комнаток, коридорчиков, лестниц я ни за что сама не выберусь. Хогвардс ни в какое сравнение, Хогвардс — скромная хрущевка по сравнению с этим Домом.

Сижу. И никого. А в кабинете директора уже чай накрыт с шарлоткой… И шарлотка такая нарядная, ванилью и яблоками пахнет, еще теплая, пухлая, легкая и припудренная, как молодая купчиха. И там уже собираются друзья. Их специально всех заранее позвали, пока публика собирается. И они ждут. А я еще никого не видела. И там моя курточка висит, и шляпка, и сумка… И они думают, куда Маруська затерялась. А я сижу на диване с витыми ножками. На коричневом. И тихо-тихо… И тыщу лет уже прошло, и я уже начала поскуливать. И вдруг, на мое счастье, влетела Натали, главная синявка и чемпионка мира по всему. По любви к искусству, к творческим работникам, к этому старинному дому, к своим не-от-мира-сего сотрудницам. Я вдруг услышала, как хрустит паркет, и вскочила, как собака в ожидании хозяина… И она влетела, причем в сопровождении той моей Синявки. И, не глядя на меня, хвостом бьющую от радости, Натали тыцнула в меня пальцем — и Синявке: мол, ее давно уже ждут там, кто и зачем ее сюда завел? А Синявка вдруг отвечает:

— А я-то чувствую, что кто-то за мной кра-де-о-о-о-тся… — И добавляет: — Я хотела закрыть там окно.

А Натали ей:

— А вчера — нельзя?

А Синявка ей:

— Евгения Анатольевна заболела…

А я смотрю то на одну, то на другую, и крепнет во мне уверенность, что они шпионки и на глазах у меня просто обмениваются паролями, потому что ну не могут так нормальные женщины разговаривать, а главное, еще и понимать друг друга!!!

Я взмолилась, как королевич Елисей, не надо ничего, отведите меня назад. И они, точно так же таинственно переговариваясь, отбуксировали меня назад, и теперь я уже гналась за двумя, и они, как назло, искусно петляли и профессионально запутывали следы, но назад я, уже бывалая и закаленная, все-таки пришла и прямо в объятия к друзьям своим попала. Словом, все было бы счастье, но вопрос дамской комнаты для меня оставался актуальным, и Анечка, завсегдатай этого Дома, красавица и царица вообще, взяла меня за руку, и отвела, и подождала. И отвела назад. Это оказалось совсем рядом. Это потом уже до меня дошло, что я свою Синявку сразу потеряла, которая «следуйте за мной», и осатанело преследовала по всему Дому актеров через переходы и лестницы совсем другую Синявку, очень похожую на мою, в такой же шали и таком же воротничке. Я прямо до сих пор в недоумении.

Вечер прошел необыкновенно душевно: Сергей М. так беззастенчиво гоготал, что заводил всех. Я тоже не могла сдержаться. Только М. Д. сидела с осуждающим выражением лица, суровая, нерадостная, иногда недоуменно водила бровями, поджимала губы, качала головой «неееет-неееет» и закатывала глаза: «Госсспадзи».

Второй раз я заблудилась, когда всех гостей пригласили в ресторан, а я осталась переодеваться. И мне предварительно объяснили, куда идти. И я, уставшая очень, сама пришла в ресторан и облегченно подсела к единственной сидящей там компании. Потому что там сидел кто-то со знакомым лицом. (Потом оказалось, что это актер из сериала в сериал, но я ведь сериалы не смотрю, так, иногда загляну в телевизор на кухне, когда суп варю.) И все там за столом смотрели футбол на экране мобильного телефона. И обсуждали, что кто бы мог подумать еще десять лет назад, что мы по телефону — и футбол! И я тоже засмеялась и покивала согласно. И мне молча поставили рюмочку и в нее налили. Правда, наши все не шли, запаздывали. И я спросила, а где наши. И тот, с тиражированным лицом, абсолютно лысый, с ярко-синими глазами, спросил: а что, мы еще кого-то ждем? А я, заразившись общим безумием, спросила: а разве нет? а почему? и куда? А он сказал, а что, подождать? И умопомешательство продолжалось, потому что с другого конца стола мне крикнули:

— Береговая, ты селедку будешь? Дай нам.

Я тихо спросила у того, со знакомым лицом: а это ресторан или что? А он сказал, ну да, это кафе. А где Береговой? — он спросил. А я ответила, не знаю. А ресторан где? Но в это время был гол, и все закричали: «Гоооол!»

И я тихо встала, передала селедку и пошла. И опять, как приближение долгожданного трамвая, как однозвучно звенящий колокольчик, как рев маяка в тумане, услышала хруст паркета и голос Натали. Она хмыкнула и молча перевела меня в ресторан. И там уже было все понятно и весело.