Постоянно писать для журнала согласились граф Соллогуб, Н. Кукольник, Бенедиктов, другие «наши великие смехотворцы и знаменитые острословы тоже изъявили готовность содействовать великому делу проявления народного русского смеха».

Одним словом, Горьев оказался в блестящей компании. Вся пишущая братия частенько собиралась вместе и тут же придумывала себе праздник. Для этого годился любой повод — лишь бы покутить. Жаль только, что кутили недолго. Уже на следующий — 1859 год выяснилось, что юмор, а тем паче сатира — дело неблагодарное. Тираж падал, благотворителей не сыскалось, цензура свирепствовала, и журнал пришлось закрыть.

В другое место Горьев не сумел пристроить свои литературные опусы. Занял место директора какого-то страхового общества, но заветов «Весельчака» не забыл. Ежемесячно собирал друзей-приятелей на веселые кутежи и, как тогда говорили, «вспрыски». Время пролетало весело, однако доходы страхового общества никак не повышались. Так что через некоторое время учредители общества вызвали Горьева на ковер. Все были уверены, что он постарается принять выволочку к сведению и возьмется за ум. Но балагур Горьев не стал «грузиться прощениями», а взял да и подал в увольнение с поста директора.

Ну а чтобы уж ничего не напоминало ему об инциденте, Горьев вообще переменил место жительства — перебрался из Петербурга в Москву. Снял квартиру в доме в Мясном переулке (между Трубной улицей и Сретенкой), ну а в 1886 году переехал в только что построенный доходный дом номер 22. Переулок этот в XVIII веке назывался Последним, поскольку когда-то был последним от центра по нечетной стороне улицы Сретенки. В XIX веке его переименовали в Мясной, поскольку тут находились мясные склады. Конечно, место было не сильно престижным, да и запашок от протухающего мяса давал себя знать. Но для неунывающего Горьева место вполне подходило. Дело в том, что он еще в Петербурге пристрастился к занятию, не слишком одобряемому обществом, — к спиритизму, по-русски называемому столоверчением. В Москве же Горьев окунулся в мир магии с удвоенной силой. В его квартиру, невзирая на «нелепотные запахи», приходило множество народу — медиумы и желающие вызвать духов, сочувствующие новому оккультному направлению и просто любопытствующие зеваки. И надо сказать, что, вызывая духов, Горьев не забывал и о старой традиции «Весельчака» — кутить и вспрыскивать. Немудрено, что гостей в его квартире собиралось огромное множество. Кому ж неохота вспрыснуть на дармовщинку?!

И вот однажды Горьев составил духовное завещание относительно своих похорон. Во-первых, написал он, пообщавшись с духами, мы твердо знаем, что умирает только телесная оболочка, духовная же живет вечно. Во-вторых, «к чему же тогда плач и гореванье, это же противно закону судеб». В-третьих, настоящие друзья должны только радоваться, что душа их собрата встречается с душами иных, уже ушедших людей, которых он любил и почитал. Ну а из всего этого следовал пародоксальный вывод: «На моих поминках прошу веселиться, кутить и вспрыскивать. Не должно скорбить, а должно провожать меня с шампанским и танцами. Ибо душа моя будет уже пребывать в лучшем мире, но увидит происходящее, не перестав присутствовать с моими друзьями и соратниками.

Хочу, чтобы душа моя, потерявшая тяжелую земную оболочку, не впадала в грусть и печаль, а забылась бы в вихре искреннего вальса на жизненном пути счастливого мертвеца».

Ничего себе завещаньице — «чистая духовная записка», как говаривали тогда?!

И надо сказать, что провожающие Горьева в последний путь все его наставления выполнили в точности — в последний путь обрядили в модный черный фрак и танцевальные лаковые туфли, на кладбище проводили под вальсы и польки, а поминки закончили вспрыскиваниями и танцами. И конечно, рассказывалось множество смешных историй и анекдотов из жизни покойника. Под конец кто-то резюмировал: «Достойно прожил и достойно покинул сей мир!»

Может, и так. Но с тех пор в районе Сретенки, Сухаревки и Трубной площади, то есть мест, окружающих Мясной-Последний переулок, стал встречаться на похоронах и поминках странный господин. Он вечно старался сказать что-то веселенькое посреди всеобщего плача, сыпал анекдотами, перемежая ими трагические речи, произносимые окружающими. Придя же с похорон на поминальное торжество, он постоянно выкрикивал неприличные слова: «Будем танцевать!» или «Вспрыснем веселее!».

Поначалу на него шикали, через час горестных торжеств могли даже выкинуть вон, но через пару часов, когда на поминках водка уже лилась рекой, многие занимали сторону этого странного весельчака. Поминки превращались в шумное застолье, люди уже и забывали о скорбном поводе своего собрания. Начинали сыпаться шутки, звучал смех, в ход шли анекдоты. Родственники обнимались-целовались, клянясь в вечной дружбе. Застолье заканчивалось всеобщим ликованием.

Хорошо это или плохо — об этом уже никто и не думал. Ну а странный человечек, заваривший все это «похоронное веселье», исчезал, словно его и не было. Наутро родственники даже не могли вспомнить, отчего это они вместо скорби веселились вовсю.

В конце 1980-х, когда Советский Союз уже трещал по швам, старый редактор «Крокодила» тоже отдал Богу душу. Он так и не узнал, что через пару десятилетий, к 2000 году, его любимый журнал закончит свое существование. Не узнал и то, что случится это уже в новой стране, а не в СССР.

Конечно, к тому времени родственники и друзья совершенно забыли о давнем шуточном завещании, где редактор просил позвать на его поминки какого-то тамаду Горьева.

Народу на поминках набралось много. И немудрено! Ведь с едой, а тем более водкой, в стране тогда была сильная напряженка. Ящик водки удалось купить в магазине только по особо выданному «похоронному талону». Ну а туда, где обнаружилась водочка, как не прийти? Как не вспрыснуть покойничка?!

И пришли — и вспрыснули! Потом пошли воспоминания о веселых случаях из жизни усопшего редактора, за ними анекдоты в тему и без. Руководил всем сухонький прыткий человечек в довольно потрепанном черном фраке и лаковых туфлях. Людям бы удивиться — на похоронах и во фраке?! Но водка давно уже сделала свое дело, и никто не удивлялся. Ну, провозглашает тосты кто-то, ведет вечеринку (ах, простите, это же, кажется, поминки!) — и хорошо. Никому и в голову не пришло спрашивать, кто такой этот добровольный тамада.