...Тайгета найдешь зеленый мрамор.

Камни спорят цветов разнообразьем —

Их фригиец иль афр из недр добыли.

Он писал о торговых рядах на Марсовом поле, «где Рим золотой выставил клады свои», где бродит пресыщенный патриций,

Вещь себе сверху велит кости блестящей достать.

И, черепаший диван измерив четырежды, с грустью

Скажет: «Лимонный мой стол будет побольше, вот жаль!»

Бронзу увидит, нюхнет: Коринфа ли запах у вазы;

И Поликлета вещей он не одобрить готов...

Нет, какие там странствия — жить стоило только в Риме! Изгнанника ожидали забвенье и скорая гибель, как это было с Овидием, угасшим «в глуши Молдавии печальной», как было с самим Марциалом, который укрылся на склоне лет в родной Испании и умер спустя четыре года, прожитые в неизбывной тоске по Риму.

Настоящие римляне не путешествовали, они ездили в служебные командировки и по коммерческим делам или на лечебные воды в Байи. Страбон чуть не

полжизни провел в неторопливых обстоятельных экскурсиях по окраинам империи, но этот римский географ был по рождению черноморским греком, а кто же в те времена не знал, что страсть к бродяжничеству у грека в крови, в этом смысле все они были потомками Одиссея.

Впрочем, и Страбон ездил не дальше Евфрата и нильских порогов, подолгу останавливаясь то в египетской Александрии, то в Антиохии.

Римлянам и в голову не приходило «открывать мир», они просто его осваивали, приспосабливали к своим нуждам.

За пределы цивилизованного мира, за самые дальние рубежи, очерченные с таким меланхолическим изяществом в послании Катулла, попадали разве что купцы да странствующие актеры, из которых иные добирались до торговых факторий в Индии и Бирме, да еще, пожалуй, солдаты.

При раскопках города Дура-Европос на Евфрате найден был римский щит, обычный пехотный scutum — полуцилиндр из воловьей кожи, набитой на деревянную основу. Необычной оказалась поверхность щита, на которой его владелец начертил пути своих походов, аккуратно разметив этапы и расстояния (в римских милях) от Византии к устью Дуная, далее к Ольвии и в Крым, оттуда морем в Трапезунд и многодневным маршем в армянскую Артаксату. Внизу щита он нарисовал синее море с кораблями и реки — синими извилистыми линиями. Получилось нечто вроде карты, где недоставало только последнего маршрута — из Армении на Евфрат.

И здесь, на развалинах Дура-Европос, выросшего некогда на оживленном караванном пути в трехстах римских милях по прямой от Антиохии, нам пора остановиться и спросить себя: кто есть путешественник? Как определить этот род деятельности или, может быть, категорию людей, которых, по-видимому, не существовало в древнем римском обществе и которыми так гордилась европейская цивилизация? Чехов сказал, что «один Пржевальский и один Стэнли стоят десятка учебных заведений и сотни хороших книг». Он говорил о духе исследования, что заставляет совершать подвиги во имя родины и науки, то есть о понятиях, если и не чуждых Древнему Риму, то употреблявшихся там в каком-то ином, не теперешнем значении.

Римские ученые с их манерой рассуждать не без иронии обо всем понемногу могли вычислить длину земной окружности и тут же ввернуть анекдот о людях с песьими головами или носом посреди живота. Их «Географии» и «Всеобщие истории» были составлены по правилам литературного красноречия, а материалом служило все, что занимательно. Страбон упрекал коллег в склонности смешивать «исторический» и «мифический» жанры и одобрял авторов, сознательно вплетающих мифы в свои трактаты. Эта покладистая наука вовсе не требовала, чтобы во имя ее совершались подвиги.

Но римлянам тоже была знакома власть этого духа. И тут должна возникнуть перед нами колоритнейшая фигура Кая Плиния Секунда Старшего. Он начал службу в римской кавалерии, воевал против германцев у берегов Северного моря, впоследствии занимал весьма высокий пост прокуратора в Испании и в Нарбоннской Галлии и все эти годы, а также последующие, проводил за чтением целые дни и большую часть ночей, читал в дороге, и за обедом, и на прогулке, и даже в бане, и, конечно, в постели. Если он не читал, так слушал чтение раба-секретаря или диктовал ему, а не то усаживался писать. Он был автором многих сочинений; до нашего времени сохранилась тридцатисемитомная «Естественная История». Затевая этот труд, он прочел две тысячи книг, сделал из них двадцать тысяч выписок и любил повторять, что нет такой скверной книги, из которой нельзя извлечь хоть крупицу пользы.

В 79 году нашей эры он командовал Мизенской эскадрой, стоявшей в Неаполитанском заливе. Когда 24 августа началось извержение Везувия, погубившее Помпеи, Геркуланум и десятки окрестных селений, Плиний отправил туда спасательные отряды, после чего отдал приказ капитану флагманского корабля следовать к месту катастрофы. Он полагал, что столь грандиозное явление природы следует рассмотреть и описать во всех подробностях. Рев Везувия был слышен за двадцать километров, у мыса Мизена. Над берегом и заливом колыхалась завеса вулканического пепла.