Билибин, внимательно прослушав отчет Раковского, размышлял недолго.

— Валентин, — обратился он к помощнику, — ситуация изменилась. У нас теперь не один, а два важных объекта: Среднекан и Утиная. Ясно, что мы должны справиться с обоими. Я поеду дообследовать утинскую россыпь и закартирую всю долину Утиной, а тебе придется поднатужиться и заснять всю долину Среднекана. Как, сможешь ли выполнить один то, что мы рассчитывали сделать вдвоем?

Цареградский пожал плечами.

— С геологической съемкой, я думаю, справлюсь, а вот с опробованием труднее. С одним Бертиным мне, пожалуй, не вытянуть. Не успею.

— Почему с Бертиным? А Раковский?

— Так ты и его ко мне прикомандируешь?

— Ну разумеется! Эрнест будет опробовать верхнюю часть Среднекана, а Сергей — нижнюю.

— Вот это дело другое! Тогда справлюсь!

Еще через день в лагерь пригнали лошадей из Сеймчана. Якуты соблюдали свои обещания, хотя им и не удалось сразу собрать больше восьми голов. Со дня на день ожидались лошади из Таскана, позднее обещали привести еще несколько вьючных животных сеймчанцы. Словом, можно было приступить ко второму этапу летних работ.

Подошел август. Короткое колымское лето быстро катилось под уклон. Здесь, в истоках Среднекана, особенно остро чувствовалось приближение осени. Дни были еще теплые, временами даже жаркие, но ночи похолодали. Конечно, печку в палатке ставить было еще рано, но спальный мешок уже приходилось покрывать ночью телогрейкой. Под утро трава и берег совсем узкой здесь реки седели от инея. Мелкие листики низкорослой полярной березки явственно зазолотились, а пахнущая ванилью низкорослая ива с каждой ночью становилась все более багровой.

— Это здесь, наверху, осень торопится, — успокаивал Цареградского Бертин. — Внизу гораздо теплее. Там лето продержится еще с месяц!

Но спешить все-таки нужно. После работ в верховьях им еще предстояла съемка нижнего течения Среднекана, где были проведены лишь беглые наблюдения. Правда, там распространены все те же скучные глинистые сланцы и песчаники, но ведь именно эта однообразная формация сопровождается проявлениями золота. Следовательно, необходимо опробовать все без исключения ручьи, впадающие в Среднекан.

Истоки Среднекана смыкаются с вершиной другого большого притока Колымы — Оротукана. Когда Цареградский поднялся на пологий, местами заболоченный водораздел со скалистыми гранитными останцами, его охватило желание спуститься в открывшуюся перед ним долину. На Оротукане еще не ступала нога геолога. Вместе с тем эта река впадает в Колыму поблизости от сказочно богатой Утиной. Может быть, и Оротукан золотоносен?

Он присел на мягкий лишайник и обирал низенькие кустики высокогорной голубики с очень крупными синими ягодами. Покрытые тонким сизым налетом, они уже давно созрели и отдавали явственным винным привкусом. Рядом сидел Бертин, отправляя пригоршнями холодные ягоды в рот.

— Не опробовать ли нам хотя бы верховья Оротукана? — заговорил Цареградский. — Что-то мне кажется, мы можем зацепиться за новую ниточку.

В открывающихся с перевала далях всегда есть что-то манящее. Врезанное в водораздельный гребень крутое ущелье уводит все глубже вниз и медленно расходится в стороны. Голые каменистые склоны постепенно покрываются сперва редкими, а затем все более густыми кустами. Еще ниже глаз ловит ажурные вершинки лиственниц, и вот далеко под ногами уже сверкает в лучах заходящего солнца извивающаяся ниточка реки. Серые склоны вскоре зеленеют, а затем становятся голубоватыми и, наконец, синими. Горизонт замыкают громоздящиеся одна за другой бледно-фиолетовые горные цепи. Кажется, уходят они в беспредельность и нет им конца и края. Совсем далеко, на границе с сияющим небом, смутно видны белые громады, и даже в бинокль невозможно понять — горы это или облака. Такая картина всегда вызывает неудержимое стремление как бы перешагнуть за рамку и дойти до самых дальних пределов Земли...

На следующий день, 14 августа, Цареградский, взяв с собой промывальщика и каюра, отправился налегке в долину Оротукана.

Поднявшись по уже знакомому пути на перевал, маленький отряд спустился в узкую щель, дно которой было усыпано сухим щебнем. Где-то глубоко под ним журчала вода. Впереди шагал с ружьем и фотоаппаратом геолог, за ним вел в поводу двух навьюченных лошадей каюр, последним шел промывальщик. На плече у Игнатьева наподобие щита висел деревянный лоток, в руках он держал небольшую кирку и скребок. Таким образом, в любом месте можно было не мешкая начать промывку пробы.

Вдруг впереди наверху послышался легкий шум. По склону катились камни. Поднимая облачка пыли, они застревали в осыпи над дном ущелья. Проследив взглядом начало маленького обвала, путники увидели небольшое стадо горных баранов. Легко и быстро перелетая с камня на камень, впереди стада уходили две-три самки с ягнятами. Сзади двигалась небольшая группа подростков, по-видимому двухлеток. Замыкал эту в полном порядке отступавшую группу старый самец, вожак стада. Ясно виднелись громадные, круто завивавшиеся от лба к плечам рога. Они были очень массивны, и казалось чудом, что маленькая сухая голова красивого зверя не склоняется под такой тяжестью. Через каждые несколько прыжков вожак останавливался и, глядя на нежданных пришельцев, ожидал, пока стадо не отбежит еще на несколько десятков шагов. После этого он в два-три прыжка нагонял его и вновь застывал на сером фоне осыпи. Золотисто-серая шкура барана делала его в этот момент почти невидимым, и нужно было вглядеться, чтобы не потерять животное из виду. Стадо уходило без всякой спешки, и все же с каждой секундой разыскать его взглядом среди каменной осыпи становилось все труднее. Вскоре различались лишь белые пятнышки подбрюший, шевелившиеся на темном фоне склона. Шедший сзади каюр лишь цокал языком, показывая на скрывшихся за горным гребнем баранов, и что-то оживленно говорил по-якутски. Цареградский в ту пору еще не выучил якутского языка, а каюр знал лишь несколько слов по-русски. Поэтому они чаще объяснялись друг с другом знаками.