Тем не менее сходство между ними есть, хотя бы потому, что все они суть одно и то же: ульи. Ульи, собранные в Музее пчеловодства в польском городе Сважендзе под Познанью.

В музее сто сорок ульев, самым старым из них пошла седьмая сотня лет.

В давние времена, когда покрывали польскую землю густые леса, а в лесах тех водились неисчислимые рои пчел, предки поляков собирали в дуплах деревьев дикий мед. Иногда в стволах делали искусственные дупла — борти. Потом стали устраивать из соломы, ивовых листьев, дерева переносные ульи.

Впоследствии, когда леса изрядно поредели, а бесчисленные войны разорили сельское хозяйство, пчеловодство в Польше пошло на убыль. Но в XIX веке пчеловод Ян Дзержонь, ученый с мировым именем, возродил польское пчеловодство.

Биолог Станислав Кикар основал в Сважендзе Музей пчеловодства. Город этот славится своими столярами и резчиками по дереву. В этих местах, как говорят, не найти куска дерева, валяющегося без дела: его немедленно подберут и столь же немедленно покроют затейливой резьбой. Понятно, что такое благодатное поле деятельности, как реставрация старых ульев, не могло пройти мимо внимания сважендзских мастеров.

Фантазия сважендзцев бурно заработала, и в скором времени собрание ульев пополнилось новыми экспонатами. Кстати, начался музей не с ульев, а с гранитного памятника пчеле, единственного в мире.

В самом старом — XIII века! — улье, огромном полене, живут четыре пчелиные семьи. Дело в том, что музей расположился на открытом воздухе, а ульи исправно служат (простите за повторение!) ульями: с пчелами, медом и воском. Живут пчелы в древнем полене, живут в более поздних экспонатах, на которых вырезаны страшные рожи, рогатые, черные. Кстати, у рож назначение чисто функциональное — отпугивать воров, любителей полакомиться чужим медом. Живут пчелы и в «кафедральном соборе», в «Познанской ратуше», в «Замке Радзивилла» и в «Польском шляхтиче».

И потому выглядит музей в Сважендзе просто пасекой. А от всех в мире музеев отличает его еще и отсутствие табличек: «Экспонаты руками не трогать!»

Ведь попробуй-ка тронь рукой этот странноватый дом, если в нем живут пчелы...

П. Кабырин

Бобби Паркер никак не предполагал, что попадется в ловушку и встреча, которой он же добивался, окажется для него роковой.

Вообще-то он нисколько не растерялся, когда разговор с этими тремя мексиканцами внезапно принял серьезный оборот: ему приходилось бывать и не в таких переделках. Левой рукой покорно вытащил бумажник. Точно рассчитав, разжал пальцы, и бумажник, вместо того чтобы очутиться у одного из противников, шлепнулся на землю. Правая рука тут же проворно скользнула под пиджак, выхватила пистолет, и Бобби нажал на спусковой крючок. Он, конечно, вполне допускал, что эти парни вооружены, но... всегда лучше стрелять первым.

Бобби Паркер, он же Роберт Каналес, опытный и удачливый агент ФБР, мог бы прицелиться и поточнее, тогда он не валялся бы сейчас с парализованными ногами. А уложи он двоих из тех чиканос, может, и не было бы никакого процесса, никаких вызванных им волнений, которые до сих пор будоражат мексиканское население восточных кварталов Лос-Анджелеса...

Американская печать обошла это событие молчанием, проявив несвойственное ей равнодушие к остросюжетному материалу. На сей раз ее не прельстили ни пикантные детали из жизни уголовного мира, ни похождения подпольных торговцев наркотиками и агентов-провокаторов, ни перестрелка с последующей погоней и облавой. Суть в том, что «Дело Лос Трес» — «Дело Трех» — было вопреки утверждениям судебных властей насквозь политическим. И рассказывать о нем — значило поведать публике о самых жгучих, взрывных проблемах одного из национальных меньшинств США — чиканос, американцев мексиканского происхождения.

Обстоятельства «Дела Лос Трес» стали известны мне летом 1973 года, во время X Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Берлине. В жаркий августовский день я подошел к кинотеатру «Интернациональ», где размещался клуб делегации США, в надежде застать там кого-нибудь из американских индейцев. Парень, которого я принял за индейца, оказался чикано. Он не обиделся:

— Бывает. Да и потом у многих из нас в жилах течет и индейская кровь. А те, кого вы ищете, появятся только поздно вечером.

Узнав, что я из Москвы, он, словно угадав мой следующий вопрос, предложил:

— А что, если вы напишете и про нас? О жизни чиканос в Америке-то пишут не часто, а за границей, наверное, и подавно.

Вскоре мы сидели в одной из комнат фестивального американского клуба. К моему новому знакомому, Артуро Родригесу, присоединились его друзья — Хуан Балдисан, Хаиме Гарсиа и Нативо Лопес. Как раз Лопес-то и был послан на фестиваль «Комитетом за освобождение Лос Трес», и именно он рассказал мне о проблемах городской молодежи чиканос, подробно описал обстоятельства лос-анджелесского процесса 1971 года, сыгравшего немаловажную роль в развитии организованной борьбы чиканос за свои социальные и политические права.